Государево дело

Оченков Иван Валерьевич

– Собираете приданное для своей… дочери? – осклабился Юлий Эрнст, все же не решившийся назвать её приблудной.

– А вот это не ваше дело, любезный. Хочу сразу заметить, что условия либо принимаются, либо нет. Никакого торга не будет.

– И как велики эти «некоторые владения»?

– Могу сказать лишь, что они значительно менее ценны, нежели город Брауншвейг. Итак ваше слово?

– Вы не оставляете нам выбора!

– Увы. Не я затеял это гнусное дело, дядюшка. Так что вам грех жаловаться.

– Ладно. Мы согласны.

– Вот и славно. Теперь давайте вернемся к нашему злоумышленнику,

он, вероятно, уже заждался.

– Но, мы ведь ещё не условились о виде казни…

– Что, простите?

– Ну, как же! Надо определиться с выбором места, высотой костра, оказанием милости…

– Милости?

– Имеется в виду, следует ли сжечь отравителя живьем, или оказать милость удушением, – со знанием дела пояснил мне герцог Август, бывший большим специалистом по искоренению колдовства в своем герцогстве. – Неужели вы никогда не слышали об этом. Или, может быть в Москве, это происходит как-то иначе?

– Что тут скажешь, – сокрушенно вздохнул я. – Вы не представляете себе, господа, как мы отстали в этом от просвещенной Европы в это вопросе! [125] – Так что, я бы удовольствовался простым повешеньем негодяя.

– Нет, – поморщился отчим, – в таком случае не будет должного воспитательного эффекта.

– А может сначала повесить, а потом сжечь? – задумался Юлий Эрнст.

– В этом что-то есть…

Посмотрев на матушку, слушавшую мужа и деверя с плохо скрытым отвращением, я наклонился к ней и тихо спросил:

125

Несмотря на то, что ведовские процессы на Руси всё-таки случались, они никогда не принимали таких масштабов, как в Европе. Само сожжение если и проводилось, то только в срубе. Не то чтобы это служило оправданием, но, по крайней мере, наши предки не делали из этого шоу.

– Как вы себя чувствуете?

– Лучше и быть не может.

– Не хотите вернуться в свои покои?

– Нет. Я слишком много времени провела в них, чтобы соскучиться. Проводите меня лучше на воздух.

Занятые интеллектуальным спором братья герцоги, кажется, даже не заметили нашего ухода. А мы, наконец-то, смогли оказаться наедине.

– Вы довольны, матушка? – почтительно спросил я.

– Да уж, – скупо улыбнулась она. – Ваше величество разыграли всё как по нотам.

– Без вашей помощи и советов у меня бы ничего не вышло.

– Не прибедняйтесь, сын мой, у вас острый ум и неистощимая изобретательность.

– И чертовски плохая репутация, – засмеялся я. – Пожалуй, я унаследовал её от отца, не так ли?

Клара Мария внимательно посмотрела на меня и, без тени улыбки на лице, спокойно заметила:

– Слава Богу, Вы совсем не похожи на него. Сигизмунд Август был плохим мужем и никуда не годным герцогом. Вы у меня не такой!

Мэтра Штайнмаера сожгли на другой день. Я совсем не уверен, что все положенные местной юриспруденцией процедуры были исполнены в полной мере, но, во всяком случае, никто не возражал. Я и мои приближенные взирали за действом с небольшой трибуны, специально сколоченной по такому случаю. Не знаю, удостоили незадачливого отравителя

«милости» или нет, но когда его привязывали к столбу, он выглядел совершенно безучастно. Возможно, его опоили каким-нибудь снадобьем из его же арсенала, а может быть, он просто сошел с ума.

– Грех-то какой! – сурово покачал головой отец Мелентий, непонятно что именно имея в виду.

– Известное дело, еретики! – так же неопределенно высказался Рюмин, сам не так уж давно считавшийся лютеранином.

Собравшаяся поглазеть на сожжение колдуна-отравителя толпа народа, встречала каждый акт, разыгравшейся перед ним трагедии, одобрительными выкриками, скабрезными шутками и радостным гоготанием. Справедливости ради надо сказать, что герцогиню Клару Марию многие подданные искренне любили и потому, узнав о покушении, сами были готовы расправиться со злоумышленником. И всё же, зрелище было не из приятных.

– Домой пора, – вздохнул мой духовник, и с легким укором взглянул на меня. – Что-то затянулось наше паломничество!

– И то верно, – легко согласился я. – Вот догорит болезный, и тронемся.

– Как вам нравится аутодафе? – поинтересовался сидящий неподалеку Ульрих.

– Так себе, – буркнул я в ответ.

– А вам, сударыня? – повернулся он к Женевьеве, сидящей вместе с другими дамами во втором ряду.

Вообще, представительниц прекрасного пола среди зрителей оказалось неожиданно много, причем, не только простолюдинки в толпе, но и вполне светские дамы, занявшие все выходящие на площадь окна, или, как госпожа Мюнхгаузен, сидящие рядом с нами. Последней, кстати, было явно не по себе.

– Я не большая охотница до таких зрелищ, – нервно отвечала она.

– Зачем же вы пришли? – удивился я.

– Мне нужно вам кое-что сообщить, – нервно оглянувшись, прошептала она. – Это срочно!

– Я вас слушаю. Не беспокойтесь об окружающих, они так заняты созерцанием горящего человека, что вряд ли что заметят.

– Герцог Юлий Эрнст что-то затевает!

– Это вовсе не новость. Но возможно вам известно, что именно?

– Он собирает людей. Через три дня у него будет не менее трехсот человек. Я сама слышала, как он обсуждал это со своими приближенными.

– Vot suka! – покачал я головой.

– Мне страшно, Ваше Величество!

– Не стоит пугаться раньше времени.

– Вам легко говорить. Вы – прославленный полководец, а я – слабая женщина!

– Корнилий, ты слышал? – обернулся я к Михальскому.

– Слыхал, – пожал плечами литвин.

– Три сотни ратных – сила немалая!

– Кабы все гонцы доехали, так может столько и собралось бы, – криво усмехнулся мой телохранитель.

– И сколько их было?

– Трое.

– Не многовато за одного Сиротку?

– Ещё и мало.

– Ладно. Сами-то что делать будем?

– Так ты же сам сказал, как догорит, так и тронемся. Пока они соберутся, мы уж до Мекленбурга доскачем.

– Сударыня, – обернулся я к Женевьеве. – Сколько времени вам нужно на сборы?

– С этого жуткого места я готова бежать отсюда, в чем есть!

– О чем вы толкуете? – удивился Ульрих. – И куда, скажите на милость, вы собрались?!

– Нам пора, мой друг. Вы с нами?

– Конечно! Но… хотя, так даже веселее! – заржал, как стоялый жеребец датчанин.