Государственный преступник
Шрифт:
Артемий Платонович выпрямился и, оглядывая поляну цепким взором, почти зарычал:
— Выходи-и!
Чаща молчала.
— Выходи! — вложил он всю свою силу в этот крик, но магнетизер на поляну не вышел. Лишь саженях в десяти Артемий Платонович услышал хруст веток и удаляющееся чавканье шагов по болотной жиже.
— Сволочь, — выругался Аристов и опустился перед раненым на колени. — Как ты?
— Н-ничего, — попытался улыбнуться Михаил, но вместо этого его лицо исказила гримаса боли.
— Чем это он тебя? — спросил отставной штабс-ротмистр, снимая с себя сюртук и жилет.
— Ятаган, — коротко ответил Дагер.
— Это плохо, — сказал Артемий Платонович, снимая сорочку и обнажая мощный и совсем молодой торс. — Поэтому сейчас мы сделаем тебе перевязку и пойдем назад. Я тебя буду нести, а ты будешь молчать и зажимать руками рану. Договорились?
— Я пойду сам…
— И рухнешь посередь дороги от потери крови. А потом умрешь. Ты хочешь умереть?
— Умереть… — раздумчиво протянул Михаил. — А вы очень здорово умеете успокаивать тяжело раненных.
— Так ты хочешь умереть? — не принял Аристов сарказма своего молодого товарища.
— Нет.
— Вот поэтому, — Артемий Платонович легко порвал сорочку на лоскуты, — ты все будешь делать так, как я тебе скажу. Понял?
— Понял, — снова попытался улыбнуться Михаил, и на этот раз у него получилось.
Сторож клиники открыл им не сразу. Мало ли кто может стучаться на рассвете. Может, это какой пьянчуга, заливший зенки и спутавший больницу с собственным домом или фатерой дамы сердца, к которой его вдруг потянуло после обильных возлияний. Или громилы с фомками и ножиками, вышедшие на дело раненько поутру, когда, как известно, сон крепок и сладок. Вот так откроешь сразу, не спрося, кто да что, а тебе фомкой по башке хрясь — и будь здоров. Или приставят нож к горлу: сказывай, дескать, паскуда, где больничная касса. А он не паскуда, он — сторож, лицо казенное, официальное, на государевой службе находящееся. И права такого, чтоб обзывать его всяческими поносными словами, а хуже того лупить по голове дубиной да приставлять к горлу ножики, никто не имеет. Оттого на нетерпеливый стук, раздавшийся в четвертом часу утра, сторож неторопливо поднялся со своей кушетки, накинул кацавейку и, шаркая по полу, медленно пошел к двери.
Когда он подошел, в дверь уже вовсю бухали ногами. А из-за нее доносилась такая отборная брань, какую он не слышал даже от своего барбоса-фельдфебеля, когда тянул долгую солдатскую лямку. Сторож вплотную подошел к двери, отодвинул щеколду и раскрыл небольшое оконце, вперив в него полусонный взгляд.
— Чево надоть?
— Я тебе сейчас покажу, «чево надоть», — хрипло рявкнул тот же голос, что до того изрыгал ядреную матерную брань. — А ну, открывай немедля! Раненый у меня!
Слово «раненый» произвело нужное действие. Сторож быстро открыл двери, и в коридор ввалился крупный мужчина в жилете, надетом на голое тело, со вздувшимися жилами на шее и лбу. Он тяжело дышал, и пот лился с него градом. На руках, как носят малых детей или юных невест, он держал мужчину поменьше и помоложе, прикрытого сюртуком и крайне бледного. С трудом поднявшись по ступеням в приемную, человек в жилете, не выпуская из рук своей ноши, оперся спиной о стену и прохрипел:
— Дежурного врача. Живо!
Пришли врач и санитар. Последний подкатил каталку, и Артемий Платонович бережно положил на нее Михаила. Руки разогнулись не сразу. Когда напряжение схлынуло, Аристов почувствовал, что его не держат ноги. Он сел прямо на пол и просидел так не менее получаса, пока не вернулся доктор и не принес ему его сюртук.
— Ну, что? — спросил врача отставной штабс-ротмистр, не поднимая головы.
— Не буду вас обнадеживать, рана очень тяжелая, — ответил доктор.
— Я и сам знаю, — хмуро обронил Аристов. — Дальше что?
— Дальше будем оперировать.
— Он выживет, есть надежда?
— Надежда всегда есть, — ответил доктор и, оглядев Аристова, спросил: — Как это произошло?
— Я не видел, — устало выдохнул Артемий Платонович.
— А где?
— На болотах за Кизической слободой.
— И вы несли его оттуда вот так, на руках? — едва не воскликнул доктор.
— Нес, — просто ответил Аристов.
— Но это же все шесть верст, ежели не более!
— Возможно.
— Простите, сколько вам лет?
— Шестьдесят семь.
— И вы… Может, вы приляжете, отдохнете? Я вам устрою отдельную палату…
— Нет, не стоит. Я пойду домой.
Артемий Платонович поднялся, опираясь спиной о стену.
— Погодите, погодите минуточку, — дотронулся до его плеча врач и выбежал из приемной. Через несколько минут он вернулся. — Я распорядился, чтобы вас отвезли. Коляска стоит во дворе.
Когда Аристов, выпив две чашки кофею и раскурив трубку, растянулся на диване в своем кабинете, в проснувшемся небе погасла последняя звезда и день уже полностью вступил в свои права.
Глава 47 ПРИГОВОР
Восемь месяцев Главная следственная комиссия, объединившая следственные комиссии Вятки и Перми, разбиралась в деле о «Средневолжском заговоре». Полковник Нарышкин, передав ей дела, вернулся в Петербург, где, по слухам, ему уже был уготован чин генерал-майора свиты Его Императорского Величества.
Председатель комиссии тайный советник Жданов, директор департамента исполнительной полиции и человек, весьма опытный в следственных делах, не торопился, и уже к середине следствия ему удалось получить признательные показания от всех участников заговора, за исключением Каневича. Тот все отрицал, показания давал исключительно на французском языке, был спокоен и нимало не сомневался, что его вскорости выпустят как французского подданного. Несмотря на это, вина фигурантов данного дела к концу следствия была признана комиссией совершенною и вполне доказанною.
В своих донесениях, помимо отчетов по проводимому следствию, Жданов нелестно отзывался о губернаторе Козлянинове, обвинял его в безволии и излишней осторожности, вследствие чего уже в сентябре Петр Федорович был отозван с поста средневолжского губернатора, и на его место прибыл генерал-майор Михаил Кириллович Нарышкин, всего лишь три с небольшим месяца назад покинувший город и находящийся в полном и непосредственном подчинении у бывшего начальника штаба Отдельного корпуса жандармов генерал-адъютанта Александра Егоровича Тимашева, назначенного государем временным генерал-губернатором Средневолжской, Пермской и Вятской губерний еще в конце мая.
По представлению Нарышкина, был снят с должности губернского прокурора поляк Жизневский и на его место назначен надворный советник Федор Федорович Оделькоп, хоть и немец по происхождению, да насквозь русский. Также были произведены чистки в прокурорских и губернских канцеляриях и иных присутственных местах. Студенческий клуб был закрыт. Впрочем, после ареста Владислава Полиновского, предусмотрительного и своевременного отъезда мадам Леокадии-Клеопатры в Москву клуб рассыпался сам. Лекарь Бургер, почувствовав неладное, уехал из Средневолжска и затерялся где-то в Сибири. Ксендз Галимский, уличенный в хранении капсюлей, был выслан из губернии, а доктора Гросса, как «посредника между политическими преступниками империи и жителями Царства Польского», в один из последних дней октября взяли под белы рученьки и прямехонько отправили в Третье отделение к милейшему генералу Потапову.