Государство Печали

Салисбери Мелинда

Она быстро добралась до конца, вышла в коридор, где была комната Расмуса.

Он лежал на кровати, все еще одетый, читал, когда она вошла без стука, и он удивленно поднял голову.

— Печаль?

Она сорвала ночную рубашку через голову, бросила ее, освободила волосы от короны. Расмус отложил книгу и встал.

— Печаль, что… — сказал он, но она не дала ему говорить, потянула его рубашку, развязывая шнурки и снимая через его голову. Она прильнула к его телу, теплому и живому, и ощутила в себе умиротворение, растекающееся среди дикости страха и нужды. Она толкнула его на кровать, не дав ничего сказать, и вскоре

он перестал пытаться, отвечая так, как ей нужно было. Она знала где-то в глубине, что не справедлива, что должна была сказать ему, что решила, что это значило для них, но она не могла об этом думать.

Она потянулась к выдвижному ящику тумбочки у кровати, вытащила мешочек, и он забрал его у нее, высыпал содержимое в рот и разжевал, его ладони при этом гладили ее тело, его кольца холодили ее быстро нагревающуюся кожу. Он склонился поцеловать ее, его губы были горькими и зелеными, и она слизнула это. Он издал звук горлом, и она закрыла глаза, притягивая его к себе, в себя.

Ее волосы были влажными, когда они разделились, рот устал от поцелуев. Расмус свернулся вокруг нее, ладонь гладила ее спину.

— Ты в порядке? — спросил он, она кивнула ему в грудь.

— А ты? — прошептала она.

Он фыркнул над ее головой.

— Ну… полагаю, да, — она слышала улыбку в его голосе, и ей было больно.

Впервые, когда она увидела улыбку Расмуса, она была в ужасе. Это была не первая улыбка в ее жизни, но первая была широкой, без вины и страха. Такой открытой, что она не сразу поняла, что это улыбка.

Ей было восемь, как и ему, он только прибыл сюда, чтобы жить здесь со своим отцом Веспусом, послом Риллы, после смерти его матери дома. Когда он увидел ее, его лицо изменилось, стало шире, глаза прищурились, а губы растянулись, обнажая зубы. Она ударила его по носу и убежала от него, ее короткие ножки топали по коридору, она старалась оторваться от него. Но его ноги были длиннее, он рос на меде, молоке и свежем воздухе, и он легко догнал ее в старом бальном зале.

— Зачем ты меня ударила? Почему убежала? — спросил он, запинаясь, на ее языке, убирая светлые волосы за заостренные уши. Она молчала и смотрела, сжимала кулаки, чтобы ударить его еще раз, если нужно. — Я хочу дружить с тобой.

Он поднял ладонь, направил длинные тонкие пальцы к потолку, и она постепенно распрямила свою руку, ее пухлые пальцы растопырились, она подражал ему. Он прижал ладонь к ее ладони, и ощущение было искрой чего-то нового в ее теле. Радость, как она поняла раньше, когда он дал ей слово для этого. Умиротворение.

— Теперь мы друзья, — сказал серьезно риллянский мальчик.

— Ты не будешь больше на меня рычать? — спросила она.

— Я и не рычал на тебя.

— Рычал. Как собака. Но без звука.

— Я улыбался. Не рычал.

Печаль покачала головой.

— Нельзя улыбаться тут. Это запрещено.

Он улыбнулся снова, словно она сказала что-то смешное, а потом зажал рукой рот, сиреневые глаза были огромными.

Печаль нахмурилась, кусая губу, а потом решила.

— Покажи мне, — потребовала она.

И Расмус улыбнулся по ее приказу.

7

Йеденват

Печаль выскользнула, когда он уснул. В тусклом свете он почти выглядел как раннонец. Пока его уши скрывались под волосами, не было видно его родства с риллянами.

Они впервые поцеловались чуть больше года назад. Они играли в карточную игру Риллы, которую Рас пронес в ее комнату, она жаловалась, что он обманывает ее. Он объяснял ей сложные правила, а потом ее губы оказались на его, соприкасаясь в застывшем поцелуе.

Они разделились, смеясь, не глядя друг другу в глаза, и продолжили играть, будто ничего и не было. Три ночи спустя Печаль снова целовала его, но уже увереннее, с любопытством и его руками на ее плечах, а ее — на его поясе. Это случилось и следующей ночью. И потом. И так было дальше, пока ее руки вокруг его шеи и близость не стали рефлексом, когда они оставались наедине. Все могло быть иначе, если бы Линсель объяснил ей, что ей не нужна помощь пятнадцатилетнего мальчика, что говорил на раннонском лучше, чем на риллянском. И если бы Иррис не была занята делами за брата в Йеденвате, оставляя Печаль и Расмуса наедине все чаще.

У них не было будущего, они это знали. Законы веками запрещали отношения между раннонцами и риллянами, иначе обе стороны погибли бы у себя в странах. Запрет делал это слаще, еще одной тайной, еще одним мятежом, как смех, игры и открытые окна.

Их отношения углублялись, поцелуи становились долгими, и Печали захотелось узнать, что случилось, когда Адавер Шепот звезд пересек мост в Раннон.

— Он женился на ней? Женщине, для которой построил мост? Раннонцы и рилляне когда-то могли жениться? — Печаль была поражена рассказом бабушки.

— Да, — сказала ее бабушка, потирая переносицу. — Один раз это было. До того, как Адавер построил мост, отношений между нашими народами не было. Мешала река. И Адавер с Намирой — женщиной из Раннона — были первыми. И последними.

— Почему?

— У Адавера был дар, — продолжила вдова. — Способность. Он говорил, что она пришла со звездами, когда он зачаровал их. Потому что после этого его присутствие успокаивало. Рядом с ним было приятно находиться. Но дар был обоюдоострым мечом, он смягчал плохое, но и притуплял хорошее. Дар Адавера был силен, и это довело Намиру до безумия. Все ее эмоции он забрал, сделав ее оболочкой. Она перестала спать в их покоях, ужинать с ним, начала вредить себе, лишь бы что-то ощущать. Ей было больно без него, но только так она могла хоть что-то ощущать. А потом она собрала вещи и убежала в ночи. Вернулась в Раннон, сюда, и, конечно, Адавер пошел за ней. Это чуть не начало войну — некоторые верят, что это была первая причина вражды стран — способности и их власть над нами. Адавер понял, как поступил с женой, вернулся в Риллу и издал закон, запрещающий отношения между его народам и раннонцами под угрозой смерти. Король Раннона издал тут такой же указ.

Все что Печаль знала о «способностях», как звали их рилляне, из того, что рассказал Расмус. Ни Шарон, ни ее бабушка не упоминали, что посол Риллы и его сын могут то, чего не может она. Он, конечно, умел смягчать боль, этим умением она воспользовалась, когда у нее начались месячные. А у его отца был дар с растениями, он мог заставить их расти быстрее или там, где они не росли, или приносить больше плодов, чем обычно.

Но дар Адавера звучал не так, как Расмус описал ей свою способность. Даже опасно. Закон был понятен ей в таком свете.