Готовность номер один
Шрифт:
И вот мы снова на улице. Снова говорливый людской поток несет нас вдоль витрин магазинов. В иные из них заходим, чтобы купить кой-какую мелочишку себе и товарищам: зубную щетку, лезвия для бритья, крем, нитки.
Наконец все поручения выполнены, и мы не знаем, что нам делать. В самом деле: куда, зимой податься в городе? Не в парк же. Может, в кино отправиться или в музей?
— Побродим по улицам для начала, — неуверенно предлагаю я.
— На патрулей хочешь нарваться?
— У нас же увольнительные.
— Наивняк. Придерутся к пустяку и уведут в
— Что, уже драил?
— Нет. А ребята драили.
Мотыль достает деньги, пересчитывает.
— Я знаю: тут в одном гастрономе на разлив продают шампань. Безопасное место в смысле патрулей, — говорит он. — И напиток вполне безопасный. Сами боги употребляли его, когда хотели быть добрыми. Двигаем?
Мне не хочется признаваться, что я ни разу не пил вина. Даже когда в армию уезжал — не пил.
— Не стоит, — говорю я. — Пойдем лучше в Краеведческий музей.
— Не смеши. Чего я там не видел? Зверей, набитых опилками, старых костей и ржавых топоров… Все музеи одинаковы. Напоминают о бренности собственного существования, о том, что твоими останками вряд ли заинтересуется даже школьный уголок краеведения.
— Тогда в кино.
— И это не фонтан. Мало тебе двух кинокартин в неделю, которые крутят в солдатском клубе?
Рядом останавливается автобус. Выходят пассажиры, среди которых наше внимание привлекает плотненькая рыжеволосая девушка с круглым и белым, как мрамор, лицом. Таких буйных огненно-красных волос я еще не видел. И вместе с тем в ее облике мне показалось что-то знакомое.
— Зина! — неожиданно окликает ее Мотыль.
Девушка вскидывает тонкие дужки бровей, улыбается и подходит к нам. У нее небольшие, с зеленоватым отливом глаза, черные стрелки от них проведены почти до самых висков. Девчата просто с ума посходили по таким стрелкам. У каждой второй их теперь можно увидеть. Чуть выпяченные губы накрашены бледно-розовой помадой.
«Где же я ее видел?» — мучительно думаю я и наконец вспоминаю: на фото у Мотыля.
— Салют, мальчики! — говорит она, откровенно рассматривая нас. — Почему хмурые? Жутко не люблю таких бук.
Зина чуть картавит, а может, нарочно коверкает слова, произнося их с неожиданной расстановкой, подражая речи прибалтов, что считается у девчат модным.
— Это мой корешок, — говорит ей Мотыль, кивая в мою сторону.
— Догадываюсь, — приветливо улыбается Зина. — Вы не спешите?
— Да нет, кажется, — говорит Мотыль.
— Может; проводите?
Мотыль с церемонной галантностью, в которой сквозит насмешка, берет у нее увесистую хозяйственную сумку и бесцеремонно сует мне. Зина подхватывает нас под руки, и мы идем вдоль улицы. Она что-то все щебечет, замедляя шаг, смотрит в витрины магазинов, словно в зеркала, поправляет пышную прическу. Я поглядываю на нее искоса. Бойкая девица. По манерам простовата. Веселая. Или хочет казаться веселой. Видимо, ей нравится Мотыль. И оттого она чуть возбуждена, говорит громче обычного, привлекая внимание прохожих, не находит места своим рукам.
— Мальчики, хотите я вас напою
— С чем пироги? — деловито осведомляется Мотыль.
— С повидлом.
— А почему бы в самом деле не принять это столь своевременное приглашение? — говорит мне Герман. — Время у нас хоть взаймы раздавай. А пирогов я давненько не рубал.
Дома у Зины от ярких красок в глазах рябит. На столе пестрая бархатная скатерть с кистями до полу, ваза с восковыми цветами. А пирогами пахнет — дух захватывает. Я уже отвык от всего этого. Мне даже грустно делается. Стены увешаны цветными фотографиями киноактеров. Среди открыток и Зинины карточки. Она снята в разных позах: в саду, на качелях, в высотном корпусе возле летчиков, облаченных в противоперегрузочные костюмы, на пляже, в лодке. Красные волосы распущены по плечам, собраны на затылке метелкой, уложены короной, заплетены в косы. На всех фотографиях Зина улыбается, показывая белые зубы. Ее позы, пожалуй, несколько театральны, рассчитаны на эффект. И еще в них есть, мне думается, какая-то провинциальность.
— Вот тебе и музей, — усмехается Герман. — По крайней мере, бесплатно. Видно, крепко он втюрился в нее. Ха-ха!
— Кто? — спрашиваю я.
— Старый капрал.
— Кто это? — Мне уже хочется узнать о ней все, все.
Мой вопрос остается без ответа, потому что входит Зина.
У нее несколько расстроенное лицо: оказывается, в примусе нет керосина.
— И вообще в доме нет? — спрашивает Мотыль, мрачнея.
— Вообще есть. В сарайке.
— Ну так вот, Виктор нальет. — Мотыль снимает со стены гитару, пробует, хорошо ли она настроена.
— Это можно, — говорю я, обрадовавшись, что и мне нашлось дело.
Зина подводит меня к окну, выходящему во двор, показывает сарайку, дает увесистый ключ.
— Страшно интеллигентный мальчик, — говорит она, едва я скрываюсь за дверью, — еще совсем ребенок.
Мотыль что-то отвечает вполголоса — не разобрать. Они смеются.
Возвращаюсь через четверть часа. Зина сидит у окна и поет, аккомпанируя себе на гитаре:
Ты глядел на меня, ты искал меня всюду. Я, бывало, бегу, ото всех твои взгляды храня. А теперь тебя нет, тебя нет почему-то. Я хочу, чтоб ты был, чтобы так же глядел на меня.У нее грудное контральто. Я люблю такой голос.
Сидевший сбоку Герман откидывает назад голову, касается губами Зининой щеки. И при этом подмигивает мне. Зина вдруг замолкает на полуслове. Она смотрит ему в глаза. И видно, не находит, что хотела бы найти. Губы подергиваются в растерянной усмешке. А меня словно обжигает чем-то.
Боюсь, они увидят этот мой стыд, и я листаю, листаю без конца польский «Экран».
«Зачем он целует? — думаю о Германе. — Ведь подло это, раз не любит. А она-то дурочка. Неужели не понимает?»