Говардс-Энд
Шрифт:
— Так ты говоришь, что твоя сестра будет ночевать здесь?
— Наверное.
— Тогда нужно распорядиться, чтобы ее проводили в твою комнату?
— Мне в общем-то нечего ей сказать. Я ложусь спать. Передай слугам, что она, возможно, придет. Кто-нибудь сможет поднять наверх ее чемодан?
Генри ударил в небольшой гонг, который был куплен, чтобы вызывать прислугу.
— Нужно бить громче, если хочешь, чтобы тебя услышали.
Генри открыл дверь, и из конца коридора до них донеслись взрывы хохота.
— Уж больно они разошлись, — сказал Генри и широким шагом направился в сторону веселившихся. Маргарет пошла наверх, не будучи уверенной, надо ли ей радоваться или огорчаться этой встрече. Оба вели себя так, словно
Однако что бы оно ей дало? Дату, место, несколько деталей, которые она и так могла слишком явственно себе представить. Теперь, когда прошло первое потрясение, она поняла, что у нее были все основания предвидеть появление какой-нибудь миссис Баст. Внутренняя жизнь Генри давно лежала перед ней как открытая книга — его интеллектуальная непоследовательность, невосприимчивость к личностному воздействию, сильные, но подавляемые страсти. Следовало ли ей отказаться от него, потому что его внешняя жизнь соответствовала внутренней? Возможно. Возможно, если бы его бесчестье касалось ее непосредственно, но оно относилось к тем далеким временам, когда они еще не были знакомы. Маргарет боролась со своими чувствами. Она говорила себе, что вина Генри перед миссис Уилкокс распространяется и на нее. Но Маргарет не была сухим теоретиком. Раздеваясь перед сном, она почувствовала, что гнев, уважение к усопшей, желание устроить сцену — все это отступило. Пусть Генри ведет себя так, как считает нужным, потому что она любит его и когда-нибудь ее любовь сделает его лучше.
В основе поступков Маргарет во время этого кризиса лежала жалость. Жалость, если здесь допустимы обобщения, составляет основу женской природы. Если мы нравимся мужчинам, то лишь благодаря нашим лучшим качествам, и каким бы душевным ни было их чувство к нам, мы боимся оказаться его недостойными — в этом случае нас потихоньку перестанут замечать. Но женщин наше падение, напротив, побуждает к действию. Оно глубоко затрагивает их естество — к счастью или несчастью.
Все дело было в этом. Генри должен быть прощен, и любовь Маргарет сделает его лучше. Остальное не имеет значения. Миссис Уилкокс, этого беспокойного, но милого призрака, нужно оставить вместе с причиненной ей несправедливостью. Теперь, обретя соразмерность, она тоже пожалела бы человека, который столько напугал в их жизни. Знала ли миссис Уилкокс о его проступке? Интересный вопрос, но Маргарет заснула, объятая любовью и убаюканная лепетанием реки, всю ночь несущей свои воды из Уэльса. Она ощущала единение со своим будущим домом, проникнувшись им и отдав ему всю себя, и когда проснулась, то вновь увидела, как над окрестными туманами победно возвышается замок Онитон.
29
— Генри, дорогой… — обратилась она к нему утром.
Кончив завтракать, мистер Уилкокс принялся за «Таймс». Его невестка собирала вещи. Маргарет присела перед Генри и, взяв из его рук газету, почувствовала, что номер на редкость тяжелый и толстый. Она подалась вперед и, когда ее лицо оказалось на том месте, где была газета, посмотрела ему в глаза.
— Генри, дорогой, посмотри на меня. Нет, не отстраняйся. Посмотри на меня. Вот так. Хорошо.
— Ты все о вчерашнем вечере, — хрипло сказал он. — Я ведь освободил тебя от твоих обещаний. Я мог бы найти себе оправдание, но не стану этого делать. Не стану, нет. Тысячу раз нет. Я дурной человек, и не будем об этом.
Лишившись своей старой крепости, мистер Уилкокс возводил новую. Он больше не мог выглядеть перед Маргарет респектабельно, а потому защищал себя и свое мрачное прошлое. По-настоящему он так и не раскаялся.
— Не будем так не будем, милый. Это не должно нас беспокоить. Я знаю, что говорю: мое отношение к тебе не изменится.
— Не изменится? — переспросил он. — Не изменится,
— Я тебя недостоин, — начал он. — Если я был бы тебя достоин, то не освободил бы тебя от обещания стать моей женой. Я тоже знаю, что говорю. И мне невыносимо обсуждать подобные вещи. Давай прекратим этот разговор.
Маргарет поцеловала его руку. Он выдернул ее и, поднявшись, продолжил:
— Ты с твоей изолированной от грубого мира жизнью и благородными исканиями, с твоими друзьями и книгами, ты, и твоя сестра, и женщины вроде вас — откуда вам знать о соблазнах, которые преследуют мужчин?
— Нам трудно это понять, — сказала Маргарет, — но если мы с тобой собираемся стать мужем и женой, я попытаюсь.
— Что, по-твоему, происходит с тысячами молодых людей, когда они оказываются за границей, отрезанные от приличного общества и семьи? Совершенно одни. Никого рядом. Я знаю это по своему горькому опыту, а ты говоришь, что ничего не изменится.
— Для меня.
Генри с горечью рассмеялся. Подойдя к буфету, Маргарет взяла тарелку для завтрака. Потом, поскольку она завтракала последней, погасила спиртовую лампу, которая подогревала посуду. Она держалась с ним ласково, но серьезно. Было ясно, что Генри не столько раскрывает перед ней свою душу, сколько дает ей понять, насколько огромна разница между душой мужчины и душой женщины, а ей совсем не хотелось слушать его рассуждения на эту тему.
— Хелен пришла? — спросила она.
Генри покачал головой.
— Но это никуда не годится! Мы не должны допустить, чтобы она слушала сплетни миссис Баст.
— Боже мой! Нет, конечно! — воскликнул он, на мгновение став самим собой. Потом спохватился: — Ну и пусть болтают. Моя песенка спета, хотя я благодарю тебя за твое бескорыстие, при том что моя благодарность, конечно, ничего не стоит.
— И она мне ничего не передала — на словах или записку?
— Я об этом ничего не слышал.
— Пожалуйста, позвони.
— Зачем?
— Как? Чтобы спросить слуг.
С трагическим видом он направился к колокольчику и позвонил. Маргарет налила себе кофе. Пришел дворецкий и сообщил, что мисс Шлегель, насколько ему известно, ночевала в гостинице. Следует ли ему сходить за ней в «Георг»?
— Я сама схожу. Спасибо, — отпуская его, сказала Маргарет.
— Это плохо, — проговорил Генри. — Такие вещи быстро выплывают наружу. Раз уж слова были сказаны, нам эти разговоры не остановить. Мне были известны случаи, касавшиеся других мужчин, которых я когда-то презирал и думал, что я-то не такой, что я не поддаюсь соблазнам. О, Маргарет… — Он подошел и сел рядом, изображая муки совести. Маргарет с трудом его слушала. — Мы, мужчины, всегда хоть раз попадаем в подобное положение. Поверишь ли? Бывают моменты, когда самый сильный человек… «Кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть». [47] Это верно, не так ли? Если бы ты все знала, ты простила бы меня. Я был так далек от благотворных влияний — далек даже от самой Англии. Мне было очень, очень одиноко, я истосковался по женскому голосу. Но довольно. Я уже рассказал тебе так много, что ты могла бы меня простить.
47
Послание к коринфянам, 10:12.