Грааль и цензор
Шрифт:
Вступление к мистерии заворожило Михаила Алексеевича: торжественная, грандиозная музыка, от которой мурашки пробегали по коже, перемежалась со щемящей сердце мелодией не то страдания, не то тревожного ожидания. Толстой пытался угадать, к какой именно части уже хорошо знакомого ему либретто относится каждый мотив, и за своими раздумьями чуть не пропустил начало первого акта с неприметными декорациями: стволы деревьев на авансцене и на заднике указывали на то, что действие происходит в лесу. Монотонный рассказ старого рыцаря Гурнеманца мальчикам-пажам в белых одеждах об истории Грааля погрузил Михаила в полудрёму. Ему показалось, или же сидящий рядом Ребров в самом
Оркестр заиграл загадочную и одновременно величественную мелодию трансформации сказочного леса в храм Грааля, и Толстой окончательно проснулся. Сцена тем временем совершенно преобразилась: деревья медленно исчезали, а в глубине появилось подобие внутреннего убранства итальянских соборов с колоннами и сводчатым куполом. Под колокольный звон рыцари в белых одеждах и в шлемах, как на картинках из старых книг, торжественно шествовали на службу.
Служба! Михаил Алексеевич совсем забыл про свою службу! А ведь к либретто именно первого действия «Парсифаля» у обер-прокурора было больше всего замечаний, и служебный долг обязывал Толстого убедиться в том, что они полностью учтены при постановке!
«Сжалься надо мной!» – пропел со сцены кающийся Амфортас, объясняя собравшимся в храме рыцарям, почему он, грешник, не может служить перед Граалем.
«Сжалься надо мной! – мысленно вторил ему Михаил. – Я не хочу думать о Святейшем Синоде, об обер-прокуроре и о цензуре, я хочу слушать Вагнера!»
«Явите Грааль!» – прозвучал из-под купола театра голос старого короля Титуреля. Графу почудилось, будто это Татищев и Маклаков в унисон обращаются к нему: «Следи за текстом, Толстой!»
Михаил наслаждался доносившимся с разных ярусов театра волшебным пением и не мог оторваться от заворожившего его обряда причастия рыцарей, преклонивших колена перед Граалем, озарённым струёй яркого света с небес. Заставив себя сосредоточиться, он попытался разобрать слова исполняемых артистами партий, но, увы, не смог.
«Понял иль нет?» – спросил Гурнеманц Парсифаля, наблюдавшего за обрядом из-за колонны. «Ничего не понял», – прошептал Михаил, имея в виду самого себя. «Верь и надейся», – пропел голос с верхнего яруса, и занавес начал медленно опускаться.
Эмоции переполняли Михаила. Он уже приподнял руки для аплодисментов и вдруг почувствовал, как их крепко сжал сидящий рядом Ребров:
– А вот этого делать не стоит. Сам Вагнер просил публику не устраивать оваций после первого акта. В день премьеры он даже специально вышел на сцену и объяснил всем, что нужно соблюсти подобающую сценическому священнодействию тишину.
– Помилуй, Сергей, прислушайся к залу! Таких бурных аплодисментов я уже давно не припомню!
– Мы к ним присоединимся в конце мистерии, а сейчас давай помолчим в знак признательности композитору. Хотя мне и не терпится узнать о твоих первых впечатлениях от музыки Вагнера, если ты их не проспал, конечно, – улыбнулся Ребров.
Стесняясь своих покрасневших от ехидного замечания друга щёк, Михаил отвёл взгляд в сторону и вымолвил после небольшой паузы:
– Он сумасшедший… Нет, он – гений!
– Одно другому не мешает, – отозвался Ребров. – Ты, кстати, заметил, что Грааль был сделан не из хрусталя? Какое безобразие! Разве что электрическая лампочка внутри чаши отличает этот вагнеровский Грааль от нашего православного потира, но Синод, в принципе, может быть спокоен…
Весь антракт друзья промолчали, каждый из них мысленно переживал увиденное и услышанное.
Во втором действии мистерии музыка преобразилась. Короткая прелюдия – музыкальное знакомство с Клингзором, отвергнутым рыцарем храма Грааля, обманом получившим Святое Копьё, а теперь мечтающим о завладении Святой Чашей и о порабощении её служителей, – показалась Толстому до дрожи демонической. Поднялся занавес, и… вместо ада зрители увидели замок в узорах, напоминающих персидские ковры. Сам Клингзор предстал перед публикой в виде колдуна из восточной сказки: с бородой, в чалме и цветастом халате. Михаилу стало смешно, но стоило Семёну Ильину начать петь, как приступ смеха сменился искренним восторгом: бас Ильина был столь же красив, сколь прекрасной была его актёрская игра.
А ещё граф с нетерпением ждал появления парижской примадонны Фелии Литвин в роли обольстительницы Кундри. Он читал об её успехе в Мариинском театре в партиях Брунгильды и Изольды, но ни разу не слышал приму на сцене, если не считать короткого появления Литвин в первом действии «Парсифаля», которое Михаил, к своему стыду, проспал.
Тем временем сцена преобразилась в настоящий сад: пальмовые ветви, цветущие кусты, обилие нежных цветов. И среди них, как алые розы на фоне белых лилий, выделялись прекрасные девы, приветствовавшие Парсифаля, получившегося у певца Николая Куклина энергичным, немного застенчивым, простоватым юношей. Молодой, с открытой улыбкой, он был одет в простой сценический костюм: платье без рукавов и сандалии.
Все девы-цветы были как на подбор: стройные, пышногрудые, длинноволосые брюнетки в белых блузах и ярко-красных юбках. Толстой насчитал ровно тридцать две настоящих Кармен.
«Не напрягай так сильно зрение, ослепнешь!» – со смехом шепнул Ребров прямо в ухо Михаилу, тщательно пытавшемуся рассмотреть глаза и губы каждой из дев-цветов.
Граф улыбнулся, подумав: как хорошо, что он пришёл сегодня в театр без Мари, иначе скандала вечером было бы не избежать.
«А ты с пеной у рта твердил, что эта опера христианская! Да она самая что ни на есть общечеловеческая!» – прошептал он другу.
Наконец, появилась Фелия Литвин-Кундри в длинном светлом платье с глубоким декольте. Её облегающий пышное тело наряд был украшен яркими камнями. Нити из драгоценностей переплелись в широкие бретели, такие же нити обвивали обнажённые руки, их блеск переливался с ярким светом бриллиантов в длинных серьгах, крупных кольцах и на украшавшей фату диадеме. Впрочем, несмотря на эффектный костюм, привезённый певицей из Парижа, сцена соблазнения ею Парсифаля не впечатлила Толстого. Она напомнила ему прочитанную когда-то историю о выжившей из ума овдовевшей купчихе преклонных лет, склонявшей своего молодого приказчика к женитьбе.
«Какое безобразие, – размышлял Михаил по ходу действия, – подростка пытается склонить к любви эдакая усыпанная бриллиантами матрона, на четверть века старше его, грузная, статичная как скала. Голос её, безусловно, сильный и мощный, но нет в нём и намёка на эротизм, вожделение, страсть. Найдутся, конечно, любители и на такую, но я бы на месте Парсифаля тоже разрушил замок Клингзора, забрал Священное Копьё и убежал от этой соблазнительницы подобру-поздорову спасать Амфортаса и рыцарей Грааля, вдруг она и туда доберётся!»