Граф и Анна
Шрифт:
Г р а ф. По-прежнему, да не совсем, подруга Кубышка! прозвенел третий звонок, публика затаила дыхание, занавес бесшумно раздвинулся, и второе, оно же последнее, действие пьесы стремительно спешит к своему завершению; скоро, очень скоро закончишь играть ты, подруга Кубышка!
К у б ы ш к а (продолжает, словно бы читая отведенную ей роль). Все вроде бы так, как и было до этого: по-прежнему кто-то зашибает деньгу, по-прежнему сладко спит до вечера Афродита, перемывает чьи-то косточки Чесночок, торгуясь на рынке за пучок засушенной зелени, разносит посетителям пенные кружки Анна, и только лишь я, несчастная и одинокая,
Г р а ф. Не может. Кубышка, без тебя не может никак!
К у б ы ш к а (наконец-то замечая Г р а ф а). А, это ты, несчастный маленький идиот?! что, все сидишь, протирая штаны, все пускаешь слюни и сопли, воображая в уме всяческие невероятные приключения?
Г р а ф (улыбаясь все той же странной улыбкой). Да, это я, достойная женщина. Все сижу, все пускаю слюни и сопли, все воображаю разные приключения; не поднимешься ли и ты ко мне, уставшая женщина, не составишь ли несчастному идиоту компанию? не поучишь ли его уму-разуму, пока никого вокруг еще нет, и некому по этой причине дать такому злодею, как я, пару-другую дельных, необходимых в жизни советов?
К у б ы ш к а (с трудом соображая из-за жары, не замечая издевки). И то правда, почему бы и не подняться, не посидеть с тобой на веранде, переждав это ужасное пекло; почему бы и не дать идиоту парочку дельных, необходимых в жизни советов? не для того же я тащилась сюда по жаре, чтобы затем поворачивать восвояси; поднимусь, да посижу с тобой часок или два, подожду пробуждения Афродиты, поучу тебя, несчастный болван, уму-разуму; а там, глядишь, и другие к этому времени подойдут.
Кряхтя, забирается по лестнице на веранду, садится на подставленный Г р а ф о м стул.
Г р а ф (нарочито суетится). Пожалуйста, дорогая Кубышка, усаживайся, отдыхай после долгой дороги; не жмет ли тебе где-нибудь в узких местах, не давит ли, и не капает сверху на голову?
К у б ы ш к а (не понимая иронии). Да ты, видимо, совсем уж спятил, несчастный злодей, – как может мне капать на голову, когда на небе ни облачка, ни даже маленькой тучки? сиди уж потихоньку в своем кресле-качалке, пускай сопли и пузыри, и не говори о том, чего не существует в природе; нигде мне ничего не жмет и не капает, а только устала я, как самая распоследняя дура, тащась к тебе на веранду, как на свои собственные поминки.
Г р а ф (театрально всплескивая руками). Ах, дорогая Кубышка, как же недалеко ушла ты от истины! именно на свои собственные поминки, именно на них пришла ты сюда на веранду!
К у б ы ш к а (гневно, безуспешно пытаясь подняться на ноги). Да что ты несешь такое, щенок, совсем, видимо, ошалел от жары? до моих поминок еще никто здесь не дожил; скорее я на твоих поминках, сопляк, попирую!
Г р а ф (так же театрально). Ах, не гневайся, дорогая Кубышка, не гневайся, недалекая, лишенная, как персонаж пьесы абсурда, своего родного имени женщина! не гневайся, ибо уже ничего не изменишь, ибо из песни слова не выкинешь, и если в тексте записано, что
К у б ы ш к а (кричит во все горло). Афродита, Афродита, немедленно просыпайся! просыпайся, черт тебя побери! тебя и твоего полоумного сына.
Явление четвертое
Из окна выглядывает всклокоченная голова А ф р о д и т ы.
А ф р о д и т а (вращает из стороны в сторону глазами; она не вполне еще проснулась). Это кто тут орет, как приговоренная к смерти свинья, которую на веревке тащат на бойню? это ты тут, Кубышка, орешь, как дородная свиноматка под ножом мясника, который по ошибке всадил ей лезвие не туда, куда следует? это тебя кто-то режет посреди ясного белого дня?
К у б ы ш к а. Меня, ох, меня, Афродита, будь он неладен, твой полоумный сынок! без ножа зарезал, злодей; приговорил к смерти посреди белого дня.
А ф р о д и т а. Да что же он сделал такое, Кубышка, чем оскорбил твою ясную светлость? которую, как мне известно, ничем на свете прошибить невозможно, разве что угрозой лишить тебя ежедневной доброй выпивки и трехразового питания; что сделал тебе мой идиот?
Г р а ф (всплескивает руками). Ах, как хорошо, как чудесно, как все по тексту идет в этой божественной пьесе! говорите, милые женщины, говорите, – вы, мама, и ты, приговоренная к смерти Кубышка; особенно ты, ибо не так уж много осталось у тебя реплик в запасе, ибо конец уже близится, и скоро на ваше место придут другие, не менее, и даже более разговорчивые персонажи; говори, подруга Кубышка, говори побыстрей, выложи все обо мне, что накопилось у тебя на душе!
К у б ы ш к а (тяжело дышит, обмахивается платком). Выложи… о тебе… все, что накопилось в душе?… (Неожиданно начинает жалобно причитать.) Ох, я несчастная, одинокая, лишенная постоянного внимания женщина! женщина, которую, ни у кого не спросясь, может обидеть каждый щенок, каждый маленький и злобный урод, засевший на веранде, как паук в темном углу, поджидающий свою невинную жертву! ох, бедная я, неосторожная, безвинно погибшая муха, попавшая в тенета к этому подстерегшему меня идиоту!
А ф р о д и т а (решительно ничего не понимая). Да что случилось, в конце-концов, что произошло такого ужасного, что ты кричишь, как оскорбленная девушка, которую бросили аккурат перед обручением в церкви? на рынке, что ли, тебя сильно надули, продав вместо камбалы залежалую кильку, или, не дай Бог, обсчитали на пару-другую монет, торгуясь за пучок зеленой петрушки; чего ты орешь, как раздавленная каблуком собачонка, объясни, наконец, а не то я сама сейчас закричу, даром что уже с утра ни на кого не кричала!
К у б ы ш к а (заплетающимся языком). Я… ты… торговаться за пучок зеленой петрушки…
Г р а ф (хлопает в ладоши, облокотясь спиной о перила). Ах, как хорошо, как колоритно они говорят!
А ф р о д и т а (не обращая на сына внимания). Ну хорошо, подожди, сейчас я выйду к тебе на веранду; не с идиотом же, в самом деле, разговаривать тебе в одиночестве; он ведь кроме того, чтобы слюни пускать, да смотреть часами в сторону моря, ничего абсолютно, злодей, не умеет!