Граф Калиостро
Шрифт:
Алебардщик, заступивший на ночной караул к Тучкову мосту, каждый раз вскидывал голову:
– - Эк их разобрало... Разумею, Фитель немецкие именины справляет, а то поминанье родителей...
И погасла желтая заря над Невой, и побелели воды, и как бы насторожились, когда в переулок свернул с Первой линей тяжелый дормез, похожий на покойницкий катафалк. Стал, накренился.
– - Разумею, дышлом в забор угодил: место тесное, -- пригляделся от плошкоутов алебардщик.
Дверка дормеза бледно блеснула. У дома Фихтеля на мостки выпрыгнул плотный человек в малиновом кафтане.
Тремя выстрелами прогремели удары молота...
От внезапности очнулся, может быть, под периной отставной императорских коллегий экзекутор, доживающий век в переулке, -- или дебелая купеческая супруга, которой душно на ковровом сундуке в сводчатом покое за печью, -- шарахнулась к бледному окну, где несносно жужжит всю ночь муха и сыплет из клетки зерно и трепещет на жердочке взъерошенная, бессонная канарейка.
– - Экую пальбу поднял, -- заворчал страж и потянул костлявую руку к ржавой своей алебарде, зазубренной лишь оттого, что железным ее полумесяцем кололась лучина. На этом движении страж успокоился, тем более, что дормез проплыл на господский двор...
Не именины и не поминовение родителей справлял немецкий негоциант.
А наказано было брату-розенкрейцеру Григору Фихтелю от самого господина Елагина приуготовить залы в доме своем и возжечь семисвечники для собрания братьев-каменщиков ложи Гигея.
Бакалавр к собранию запоздал.
Пронесся зайцем по чисто выметенному двору, вбежал на крыльцо.
В сводчатом низком покое, окнами на Неву, свалены на скамьи трости, шляпы, плащи. Кривцов оправил помятые букли и опоясался белым кожаным передником, каменщицким запоном. Натянул лосиные перчатки до локтей и перекинул через грудь золоченый масонский знак -- шестиугольную звезду на голубой ленте.
Набросив на плечи черный долгий плащ, подобный монашеской мантии, бакалавр из прихожей ступил в темное зало.
Золоченая звезда позванивает на ходу... Слышны издали торжественные вздохи органа, грустный звон арфы. Кривцов стал на колени у высоких дверей, постучал робко.
– - Кто там?
– - позвал из тьмы голос сильный, как будто голос самой музыки.
– - Брат-странник, -- ответил Кривцов словами масонского пароля.
– - Многопочтенный кавалер, откуда ты пришел?
– - Из Иерусалима.
– - Где ты проходил?
– - Назаретом.
– - Кто тебя водил?
– - Рафаил.
– - Какого ты колена?
– - Иудина.
– - Іnrі!
– - вскрикнули многие голоса за дверями, а один голос позвал грозно и сильно:
– - Войди, кавалер, в братство Креста, орошенного розовой кровью.
Звучная волна органа хлынула бакалавру в лицо. Его ослепило блистание свеч, теснота пудреных голов, сквозящих белым дымом.
На бархатной черной завесе в глубине залы горит алым огнем Златорозовый Крест. А под ним вьется огненная надпись:
Fraternitas Rosae Crucis.
[Братство Розового Креста (лат.)]
Семисвечники, окутанные черным флером, ровно пылают по четырем краям масонского ковра.
Бакалавр сел на скамью у входа. Вдалеке, в отблесках свечей, склоняется над столом лицо великого розенкрейцера, господина Елагина.
Кто-то мягко тронул Кривцова за локоть. Рядом с бакалавром сидит на скамье Николай Иванович Новиков, типографщик, держащий книжную свою лавку в Москве, у Воскресенских ворот. Над пристальными, добрыми глазами типографщика нависли косые мешки век. Брат Новиков всегда найдет добрую шутку для младшего брата-каменщика:
– - Не оробел ли, душа моя?
– - протянул Новиков руку. Из-под мантии мелькнул поношенный коричневый кафтан.
Бакалавр учтиво пожал белую полную ладонь московского типографщика, высочайших степеней розенкрейцера, брата-sacerdos [жрец (лат.)], который носит в ложе великое и страшное имя Collovion.
– - А я полагал, многопочтенный брат Collovion, что вы в Москве обретаетесь.
– - Пребывал там, душа моя, да меня сюда вызвали: Калиостра смотреть.
Тут ударил три раза костяной молоток, говор умолк, и все поднялись со скамей.
Елагин стоял, оперев ладони о стол. Чуть тряслась пудреная голова великого мастера:
– - Кавалеры и рыцари, Пеликан начертан на нашем щите, Пеликан, кормящий кровью детенышей. Вступая сюда, мы клянемся даже и тень свою посвятить ордену -- отдадимся же кровью и тенью, телом и духом Златорозовому Кресту.
Невидимый орган прихлынул глубоким приливом, грянули колоннады металла.
Ярко загорелся алый крест на черной завесе. Все пели, подняв к алому Кресту головы:
Взвейтесь сердцами
Выше всех звезд,
Блещет пред нами
Златорозовый Крест...
Московский типографщик пел, сжав кулаки, с расширенными ноздрями. По его крутому лысеющему лбу катил крупный пот.
От восковых огней, пения, запаха вощины, сукна камзолов и пудры бакалавру стало душно. Дрожащий орган изливал еще утихающее дыханье, когда распахнулись двери из темной залы и, предшествуемый двум братьям со светильниками, вступил в храм граф Феникс, кавалер де Калиостро, в красном кафтане, в желтых чулках с красными запятыми.
За ним, как белое видение, выплыла из тьмы Санта-Кроче. На пороге запнулась, отвела с виска темную прядь. Братья со светильниками провели графиню к круглому столу, против бакалавра. Санта-Кроче шла через зало, не поднимая глаз, едва касаясь паркета. По ее лицу, по опущенным шелковистым ресницам ходили отсветы огней.
– - Прекрасная госпожа, -- прошептал бакалавр.
– - Отменна, не спорю, -- шепотом подтвердил Новиков.
– - А вот Феникс сей вовсе не авантажен.
Калиостро остался у дверей. Он точно растерялся от блеска, тесноты, жара. Громадная тень пала за ним черным горбом. И вдруг со всех ног кинулся он в глубину залы, к креслу Елагина. Стремительно сел на колени, закачался как китайский божок, ударяя в грудь кулаком.