Граф Орлофф
Шрифт:
– Мосье, вы, вероятно, ошиблись и приняли меня за простого слугу. Но я не придворный слуга. Все при королевском дворе и далеко за его пределами меня хорошо знают в лицо. Никто еще из французской знати не позволял себе в таком приказном тоне вести разговор с личным камердинером Его Величия Луи XIV. Меня зовут Луи-Доминик Бонтан, я камердинер, первый слуга и главный распорядитель дворцового комплекса Версаль. По своему положению при дворе я не могу выполнить вашего поручения, так как поручение мне может давать один только сам король и никто более. Вы же, как я вижу, не француз, а иностранец по происхождению, поэтому я вас прощаю, не буду преследовать за допущенную ошибку. Оставим ее между нами и на вашей совести, возможно, нам когда-нибудь придется встретиться и оказать друг другу какую-либо услугу! Поэтому прощайте, мосье незнакомец, а вашу просьбу о лошадях я передам на конюшню.
Пока я стоял с разинутым языком и выслушивал нравоучительную нотацию от слуги, не все ли равно, кому этот слуга прислуживал – королю или дворянину, все равно он остается слугой, по поводу того, что своих врагов и друзей следует знать в лицо, за моей спиной Конон Зотов умирал от едва сдерживаемого хохота. Но я все-таки успел, правда, уже в спину королевского камердинера крикнуть, что буду рад с ним где-нибудь выпить на брудершафт по немецкому обычаю. Я не знаю, слышал ли или не слышал мосье Луи-Доминик Бонтан мои последние слова, но как только он исчез из нашего поля зрения, так я увидел, что королевские конюшие ведут обратно наших лошадей.
Канон Зотов все-таки проверил упряжь наших верховых лошадок. Он огорченно покачал головой, когда заметил, что подпруга верхового седла была не заменена на новую подпругу. Она была лишь отремонтирована, оба ее порванных конца были просто сшиты вместе. Понимая, что бесполезно тратить свое время на эту ерунду, и спеша вернуться в Париж, мы вскочили в седла и отправились в недальнюю путь дорогу.
Солнце пригревало не по-весеннему, а по-летнему так, что была июльская жара в сорок градусов тепла в тени. Поэтому мы вздохнули с удовольствием и облегчением, когда наша дорога нырнула в лес и заюлила по нему. В лесу было относительно прохладно, легко дышалось, мы с Зотовым скакали бок обок и вели неторопливый разговор о родине и о родичах. Я был северянин и родился под Архангельском, только триста пятьдесят лет спустя, а Конон Зотов был малороссом, но с детства жил и рос в Москве в усадьбе боярина Шувалова. Его тяга к наукам и новым знаниям позволили ему окончить сначала математическую, а затем навигацкую школы.
Мы уже подъезжали к Парижу, вот-вот должны были показаться его окраины, как из кустов, улюлюкая своих лошадей, выскочили четыре всадника. Маски на их лицах и обнаженные наголо кавалеристские драгунские сабли в руках говорил о враждебных намерениях этих наездников. Первым не растерялся Конон Зотов, он выхватил из ножен татарскую саблю, которой недавно бахвалился передо мной. Ударил в шенкеля своего трехлетнего жеребца, стригуна, и тот практическим одним скачком пересек расстояние, разделявшее нас с неожиданно появившимся неприятелем. Жеребец был молодым, сильным и страстно желавшим подраться с кем-либо, он своим правом плечом ударил по кобыле одного из четырех всадников, который в это время пытался из кустарника выбраться на дорогу. Кобыла всадника, видимо, не ожидала такого яростного нападения, от этого почти встречного удара она опрокинулась на бок и укатилась в густой кустарник, едва не придавив собой своего наездника.
Я еще только вытаскивал из ножен свой клинок, а Конон Зотов уже атаковал второго всадника. Он так яростно и ожесточенно махнул своей татарской сабелькой, что этого всадника ее острием полоснул по лицу, снес под корень правое ухо, которое в брызгах крови полетело на землю, а вместе с ухом и лицевая маска этого всадника. В мелькнувшем перед глазами лице я с громадным удивлением признал одного из слуг, которые сопровождали британского посла Джона Далримпла. Я не успел полностью осознать этого открытия, как был атакован третьим всадником из напавшей на нас четверки. Этот нападающий явно ожидал, что его атаку я буду отбивать своим обнаженным клинком, он даже в седле слегка сместился направо, чтобы ему было легче наискосок от плеча до поясницы рассекать мое бренное тело.
Британец был великолепным кавалеристом, он уже заранее предвидел все мои защитные движения клинком. Поэтому свою атаку он рассчитал таким образом, чтобы это предусмотреть и обмануть меня своим клинком в самую последнюю минуту. Одним словом, мне предстояло погибнуть, так как спасения для меня не было, а Конон Зотов не мог мне вовремя прийти на помощь. Но и я не хотел умирать за просто так, я вдруг вспомнил о том, что моя лошадка очень любила вставать на дыбы. Она приходила в настоящее бешенство и так резко била по воздуху своими передними копытами, что мне становилось от этого просто страшно за себя. Но в данную минуту у меня не было никакого другого выхода. Когда британец был в двух лошадиных корпусах от меня, то я резко потянул на себя лошадиные удила.
До крайности взбешенная моим предательским поведением, моя лошадка встала во весь рост на дыбы, начала так славно махать своими копытами, что в этот момент на нее было страшно смотреть. У британца не хватило времени и расстояния, чтобы уйти из-под удара копытом, моей верховой лошадки. Первый удар ему пришелся по плечу, именно в этот момент он сообразил, что погибает, и попытался уйти из-под второго удара, который пришелся по его затылку. Последовал кровяно-белесый всплеск, это в стороны брызнули капли его крови и серого вещества головного мозга. Британец мгновенно умер, так до конца и не осознав, что его погубила моя милая верховая лошадка, которая в мгновение ока снова превратилась в кроткое животное.
Последний всадник из четверки внезапно понял, что изо всех своих друзей он остался в полном одиночестве. Он тут же прекратил так и не начавшуюся атаку, развернул свою лошадь и ударами шпор в бок животного послал его в галоп, пытаясь от нас оторваться и скрыться.
– Ну, и что мы будем делать? Мне совершенно не хочется за кем-то гоняться и преследовать. Большего всего на свете мне хочется, так это вернуться на свое родное подворье, растопить баньку и вместе с Манькой попариться! – Нехорошо улыбаясь и вытирая клинок сабли об одежду убитых, вдруг заявил Конон Зотов.
– А кто это такая Манька? – Не знаю, почему я вдруг поинтересовался.
– Ну, ты, брат, даешь! Настоящего девственника из себя разыгрываешь?! Я недавно слышал байку о том, как ты одновременно двух девиц оприходовал! А Манька – это красивая холопка, которая своего барина должна прекрасною любовью ублажать. Я думаю, что ты немало девиц таких имеешь, так что не спрашивай и не томи воспоминаниями моего сердца!
– Что касаемо баньки, то здесь нет проблем! Могу пригласить домой, там и хорошую баньку имею. А вот, что касаемо Маньки, если имеешь в Париже такую девицу, то можешь и ее с собой пригласить, но я лично в таком деле тебе поспособствовать не сумею!
Подумав немного, капитан-лейтенант русского военно-морского флота Конон Зотов принял мое приглашение. Я же был искренне рад продолжению своего знакомства с таким замечательным русаком, как Конон Зотов.
3 Наши отношения с монсеньором Филиппом II герцогом Орлеанским крепли день ото дня. Не то, чтобы нам стало невмочь жить друг без друга, а в том, что мы нашли друг в друге понимающих партнеров. Однажды Филипп мне сообщил о том, что один французский дворянин своей глупостью и настойчивостью достал его так, что при виде его он попросту лезет на стенку. Филипп имел аристократическое образование и по характеру он был слегка слабоват по отношению к женскому полу, а также умению за себя достойно постоять. Вместо того, чтобы этого дворянина отправить к палачу на эшафот, герцог Орлеанский выслушивал его рыдания и нытье и часто отваливал тому серебро и золото. Он надеялся, что, получив это серебро и золото, это француз забудет о его существовании. Но тот приходил к герцогу снова и снова, каждый раз с новой просьбой или проблемой. Но однажды этот французик вдруг исчез, он не появлялся одну неделю, затем вторую. Время шло, а этого злыдня не было видно и слышно. Тогда Филипп решил провести собственное расследование и выяснить, что же случилось с этим дворянином, куда он так неожиданно исчез? Вскоре к нему прибежали его доверенные люди, которым герцог поручил провести расследование, и сообщили о том, что этот француз, посетив русского графа Орлоффа, исчез и с тех пор уже больше нигде не появлялся. Филипп сначала растерялся, ему очень не хотелось своего нового русского друга относить к категории столь решительных людей, которые ради своих друзей готовы иди на экстремальные меры, убивать других людей. Почему герцог пришел к такой мысли, мне было совершенно непонятно, ведь я не давал повода для появления подобных мыслей у герцога в голове. Но Филипп думал именно таким и никаким иначе образом. Вскоре он сам себя убедил в том, что только настоящие друзья могут поступать подобным образом. В результате возросло его доверие в моем каком-то всемогуществе над простыми людьми. И герцог Орлеанский прямо-таки воспылал ко мне дружескими чувствами. Когда королевский камердинер Луи-Доминик Бонтан вдруг обратился к нему с просьбой составить ему протекцию и познакомить его со своим русским другом, то Филипп нисколько в этом вопросе не колебался. Он в тот же вечер заехал ко мне и лично передал просьбу обер королевского лакея. Разумеется, я не мог отказать в просьбе своему другу, в жилах которого текла королевская кровь, и назначил встречу через неделю в харчевне Буланже "У трех голубей". Время до встречи с Бонтаном пролетело быстро, с каждым днем количество парижских дел у меня увеличивалось, поэтому и время постоянно убыстряло свой ход. В принципе, я знал и был внутренне готов к обсуждению вопросов, которые королевский камердинер и управляющий Версалем, мосье Бонтан, вероятно, собирался поднять и обсудить в ходе нашей предстоящей встречи. Конон Зотов, после получения королевского одобрения на прием на службу во французский военно-морской флот гардемаринами русских юношей, почувствовал себя на взлете и развил активную деятельность по найму на работу в Московию зодчих, математиков, механиков и других знаменитых французских ремесленников. Предлагаемые им деньги за рабочий контракт были даже и для Парижа весьма значительными, поэтому французы охотно подписывали такие рабочие контракты с Кононом Зотовым. Но, чтобы подписавшие такой контракт работные люди могли бы уехать в Московию, снова требовалось королевское соизволение. Поэтому капитан-лейтенант Зотов снова стал моим частым гостем по парижским вечерам, он крутился вокруг меня в надежде на новый счастливый случай и положительное решение своих постоянно возникающих проблем. Когда я переступил порог харчевни Буланже, то прямо-таки ахнул от охватившего меня внутреннего удивления. Месяца два я не посещал этой харчевни и за это короткое время она сильно изменилась. Появился настоящий обеденный зал со столами и лавками. Хозяин харчевни теперь имел постоянное место за стойкой, отгороженной от зала, за которой он самолично разливал вино и получал деньги в качестве оплаты за питание и оказанные слуги. Появился обслуживающий персонал, чисто одетые ребята, которые у посетителей принимали заказ, а затем разносили его на подносах по столам. Время от времени один парнишка из этих будущих французских гарсонов выкрикивал меню, перечисляя сегодняшние блюда и их стоимость. Эти новаторские меры в ресторанном деле позволили харчевне "У трех голубей" процветать на общем фоне серых и грязных парижских таверн и харчевен. Увидев меня на пороге своего заведения, мосье Буланже выскочил из-за стойки, бросился меня обнимать и чуть ли не в губы целовать. Сейчас он выглядел, как истинный парижский буржуа, был неплохо одет, имел большой живот, который угрожающе перевисал через поясную перевязь. Я несколько осторожно устранился от его мужских поцелуев, но радостно жал руку старому другу и едва ли не в самое ухо мосье Буланже восторженно кричал о том, как я рад его видеть. Когда утихли наши первые страсти, то я объяснил мосье Буланже основную причину своего появления в его харчевне. Старик моментально ухватил суть моей проблемы и тут же пообещал нас обслужить на высшем уровне. Он выделил стол в дальнем углу обеденного зала и к нему приставил два удобных кресла. Над столом подвесил разноцветную и ароматную восковую свечу. Затем он переговорил со своими подносчиками и для обслуживания моего столика выделил мне двух лучших своих гарсонов. До появления мосье Бонтана у меня в запасе оставалось еще несколько минут, поэтому я заказал себе бокал немецкого пива, чем сильно удивил хозяина харчевни мосье Буланже. Но он, покорно и не переспрашивая, выполнил мой этот заказ, лично налил в пол-литровую кружку светлого пива, принес и поставил передо мной на стол. Лицо у мосье Буланже при этом имело очень недовольное выражение, французы не любили пива, предпочитая ему вино домашнего приготовления. Я успел сделать второй глоток этого замечательного немецкого напитка, как раскрылась входная дверь харчевни, на ее пороге появился сам мосье Луи-Доминик Бонтан. Увидев входящего мосье Бонтана, мосье Буланже тут же забросил все свои дела по хозяйству харчевни и бросился в ноги королевского камердинера и истово принялся целовать полу его камзола, при этом приговаривая: