Гранатовый срез
Шрифт:
— Жалко стало?
— Жалко тоже, но скорее другое. Ты хоть и щенок — попку еще на поворотах заносит, и лапки разъезжаются, но порода уже чувствуется. Из таких, как ты, настоящие сторожевые псы получаются, такие не ведутся на шкурку от колбаски, не подъедаются на помойках, таким не завязывают бантики на макушках. Вот это мне в тебе и нравится.
— Только у таких не бывает дворцов и золотых карет.
— Сокровища и богатства находятся внутри нас, а не снаружи. Запомни это и никогда не меряй счастье рублями.
— Я не меряю, другие так считают.
— Знаю, поэтому и разговариваю с тобой, а не с другими.
— Я жену себе ищу, чтоб на вас была похожа… на тебя.
— Вот здесь остановись. 'Нравится' и 'нравится' — две большие разницы. Как человек — это одно, а как… в общем, это уже совсем другое. Если б я хоть раз от тебя интимный намек услышала, то на пушечный выстрел не подпустила бы. Муж у меня погиб — закрыта тема.
— Тогда зачем дразнишься?
— Сложно мне сейчас, понимаешь, тяжело. Боюсь, голова не выдержит, свихнется. Вот и заставляю себя отвлекаться. А с тобой получается. Ты забавный, как кутенок, пальчик покажешь — рычишь, будто взрослый.
— Понятно.
— Не обижайся. Что-то неспокойно у меня на душе, тревожно.
— Все тревоги уже позади, преступник в клетке.
— Он признался?
— Нет пока. Но это дело техники.
— А зачем ему понадобилась я?
— Не знаю. Может, побоялся, что на правильный след выведешь, а может, правда, с женой хотели деньги забрать.
— Какие деньги?
— Которые в ванной, под плиткой спрятали.
— Ах, эти? Славка тогда долго смеялся, говорил, что бывшая жена сама себя перехитрила. Ну, что ж, не буду отвлекать тебя глупыми беседами. Пора мне, счастливо оставаться.
Калашников лежал на своей видавшей виды кровати (про такие говорят — в ней уже семеро померло) и грустно смотрел в окошко. Точнее — в мешки с землей, которыми оно было заложено. В конце командировки всегда наступала хандра, все надоедало: и этот кубрик, он же больничная палата, и этот дизель-генератор под окнами, ревевший днем, и ночью, и эти симпатичные рожи сослуживцев…
— Звал, командир? — поднял голову Мухин с соседней кровати.
— Нет, только подумал.
— Видать хорошо подумал — яблочком отрыгнулось, а могло бы селедкой. Хуже нет, когда селедкой отрыгается.
— Отвяжись, худая жизнь, — махнул рукой Колдун, — не мешай печалиться.
— Одно слово — муха! — подал голос из противоположного угла Антонов. — Как привяжется, хоть мухобойкой отгоняй.
— Молодец — человек и самолет! — тут же откликнулся напарник. — Здорово сострил — обхохочешься. Тебе бы надо на эстраде выступать между смешными номерами, чтоб народ не слишком веселился.
— А тебе бы надо в сортире жить, там твой дом — муха навозная. Всю комнату грязным тряпьем захламил. Сколько раз говорено — не вешать на батарею смрадные носки.
— Они там сохнут.
— Для этого они: во-первых — должны быть постираны, а во-вторых, ты сейчас удивишься, но должна еще работать батарея.
— Эх, Антоха, если б тебя, как всех нормальных людей, рожали в больнице, а не в КБ имени Антонова, то сейчас ты не завидовал бы нам, живым организмам.
— Ну-ка, заглохли оба! — цыкнул Калашников. — Сейчас каждому работу найду, чтоб не скучали.
Пользуясь временным затишьем, он вновь погрузился в печальные думы. Прав оказался Тетерин, утверждая, что убийцу надо искать не здесь, тысячу раз прав. Так все и получилось: перепахали пол-Чечни, а бандит оказался зэком из родного города. Ну не обидно? И без того настроение паршивое, с заменой до сих пор тянут, а тут еще вся работа вылетела коту под хвост. Нет в жизни счастья и справедливости тоже нет. Казалось, вот он, Гелани, реальный бандит: пойман в засаде, с оружием в руках — что еще надо? Должен был появиться результат, должен. Чутье подсказывало — цвет идет. Ан нет — появилась только дуля, огромная такая, с маком и постным маслицем в придачу.
— Пить что ли начать?! — по-обыкновению, вскрикнул от расстройства Калашников и посмотрел на подчиненных в ожидании глупых комментариев.
— Я начну, пожалуй, без меня, — неожиданно раздался из-за двери грозный раскатистый басок.
— Не понял? — приподнялся на локтях Калашников.
— Что тут непонятного: без друзей пить — небо гневить!
В комнате появился высоченный, смуглолицый, в новенькой форме 'Белая ночь', молодой капитан с усиками.
— Санька, братишка, ты?! — крикнул Колдун, не веря глазам.
— Старший оперуполномоченный РУБОПа по необычайно важным делам капитан Кандиков, — с серьезной миной отрекомендовался офицер и, расплывшись в улыбке, вскинул руки для объятий.
— Вау! — тигром прыгнул на него Калашников. — Саня, дружище!
Они принялись тискать друг друга, хлопая по спинам, пихая под бока, сотрясая за плечи.
— По-моему, это любовь, — поделился впечатлениями Антонов.
— Пойду-ка я на стол собирать, — сползая с кровати, пробурчал Мухин. — Чувствую, сегодня угроза шефа, наконец, сбудется, и мы по-человечески напьемся…
Закончив лобзания, Колдун отступил на шаг назад, еще раз окинул взглядом друга, до сих пор не веря в его появление, и пустился в расспросы:
— Ну рассказывай, дружище, какими судьбами в наши края занесло? Как там Юрий Георгич Зайцев, Витек Гилев, Валерка Половников, да все мужики, как?
— Ты сначала хоромы свои покажи, напои гостя, накорми с дороги, а потом уж допрашивай.
— Чего тут показывать — больница, как больница: коридор да палаты, никаких премудростей.
Друзья вышли из кубрика и отправились на экскурсию по базе: