Граненое время

Бурлак Борис Сергеевич

Но Федору сейчас было не до шуток: только бы успеть сдать школу к сентябрю. Как видно, на стройке без штурма не обойтись. Федор не щадил ни себя, ни бригаду: работали без выходных, по двенадцати часов в сутки. В кино не ходили. Ходили только в столовую. Если случались переделки, то отдых урезывался еще на два-три часа, — времени оставалось в обрез. Вся надежда на молодость. И молодость выручала.

Возвращаясь поздно вечером в палатку, герасимовцы валились с ног и засыпали мертвецким сном. Даже говорить ни о чем не хотелось. Федор, отчитавшись перед своим прорабом, выкуривал

заключительную сигарету, умывался и последним устраивался на покой. Только в эти немногие минуты и вспоминал он Надежду Николаевну, которая вот уже две недели пропадала в областном городе. Как все цельные, неизбалованные натуры, он втайне рисовал себе идиллические картины своего будущего. Но усталость одолевала — и картины всякий раз оставались незаконченными: сон обрывал филигранную работу воображения. А утром, идя на объект, Федор поражался дерзости своих мечтаний, до того наивных, что и самому смешно.

Ко всему этому прибавился еще груз славы. Вначале Федор не ощущал ее тяжести, пока дело ограничивалось доской Почета, многотиражкой и местным радиоузлом. Когда же появились заметки в областных, центральных газетах, Федор понял, что, сам того не желая, оказался в центре всеобщего внимания.

Любой взрыв опасен, в том числе и взрыв славы: не пригнешься вовремя, не припадешь к земле — и считай, что выбыл из строя в лучшем случае, а то может сразить и наповал. Еще на фронте Федор записал чье-то изречение:

«Слава, как тень: она или незаслуженно длинна относительно того, за кем следует, или неоправданно мала, и только слава действительно великих людей пропорциональна их значению».

Месяц назад на первый план был выдвинут Борис Арефьев. Его портрет и заметка о нем появились в «Советской России». Вечно улыбающийся, даже во сне, он вышел на снимке до того хмурым, озабоченным, что стал после этого реже шутить и балагурить. Правда, в заметке больше рассказывалось о его солдатской службе, чем о работе на строительстве никелевого комбината, однако Борис ходил уже в героях наших дней и готов был штурмовать высокое степное небо.

Потом заговорили о Роберте Янсоне, бывшем командире орудия. «Сын латышского стрелка» — так называлась статья, опубликованная в «Комсомольской правде». Молчаливый, замкнутый парень сделался более общительным: с ним произошла перемена, как бы противоположная той, которую пережил Арефьев. Роберту было дорого вовсе не то, что написали лично о нем, а то, что добрым словом помянули его отца, который служил под началом Фрунзе, командовал полком, дивизией, корпусом...

Роберт гордился тем, что помог отцу воскреснуть в памяти людей.

А совсем недавно областное радио расхвалило Мишу Перевозчикова. Он успел отслужить лишь половину срока, когда расформировывалась дивизия, хотя мечтал стать офицером. «Не повезло нашему Суворову, попал под разоружение!» — посмеивался над ним Борис, зная его слабость.

И вдруг, как гром среди ясного неба, — большущий очерк с крупным, броским заголовком «Гвардеец ударной стройки». Здесь же две фотографии разных лет: старшина в полной парадной форме, со всеми орденами и медалями, и рядом — бригадир в комбинезоне.

Федор расстроился: какое преувеличение! После работы он не пошел в прорабскую конторку, послав туда Бориса Арефьева. Лег спать раньше всех, но уснуть не мог... В очерке не было ни одной ошибки, ни одной неточности, однако написан он был в таком торжественном ключе, что Федору становилось стыдно перед самим собой.

Он и не догадывался о том, что поднят на щит вовсе не за рекорды (рекордов еще не было), а за тот простой, суровый образ жизни, который давно стал для него естественным состоянием бытия. В общем, слава — уравнение со многими неизвестными.

На следующий день его вызвали в управление треста, к Синеву. «Теперь не дадут работать», — огорчился он, снимая брезентовую куртку, задубевшую от раствора.

— Входи, входи смелее! — громко сказал Синев, едва он приоткрыл дверь в его кабинет. — Поздравляю, Федя!.. Садись. — И сам сел рядом с ним, в кресло. — Ну как, инфаркт не хватил? Привыкай, Федя! Это в армии слава прячется за спиной военной тайны, а здесь никаких тайн — все на виду.

— Не ожидал я этого, Василий Александрович. Зря меня разукрасили.

— Ладно, ладно, без интеллигентских штучек! И откуда ты такой старомодный интеллигент? Пусть знают наших! Сегодня, к примеру, звонит председатель совнархоза, интересуется, каких и сколько материалов не хватает. Очень любезен, внимателен. Верно, только что прочел о тебе и твоей бригаде и спохватился, заказал междугородный разговор! Ты, может, спас нашу стройку. Теперь ни у кого не поднимется рука, чтобы законсервировать ее на зиму.

— Вы все шутите, Василий Александрович.

— Шучу, шучу! Но в то же время и не шучу. На стройке, как и на фронте: иногда спасает положение один-единственный человек.

— Я слыхал, что вы собираетесь в Ригу?

— Верно, завтра еду. Пиши письма, передам.

— Никого у меня там не осталось.

— Ой ли! Наверняка есть какая-нибудь Аусма или Аустра!

— Честное слово, никого. А Ригу я люблю. Вспоминаю каждый день.

— Ладно, поклонюсь всей Риге.

— Вы надолго туда?

— Недельки на две. Вернусь уже вместе с Ольгой Яновной и Ритой.

— Значит, насовсем? Вот о вас бы надо писать-то.

— Ладненько, не будем объясняться друг другу в любви!..

В коридоре, проходя мимо планового отдела, Федор приостановился, — зайти или не зайти? — и тут его окликнули. Он торопливо обернулся: да, это была Надежда Николаевна. В темной узкой юбке и ослепительно белой кофточке с подвернутыми рукавами, туго перехваченная черным шевровым поясом с овальной пряжкой, она выглядела еще стройнее.

— Что же вы не заходите, Герасимов? — певуче заговорила она, мягко пожимая его заскорузлую большую руку. — Не иначе, как зазнались, а? — Она с любопытством разглядывала его, точно действительно он сильно изменился.

— Некогда, заканчиваем школу.

— К слову пришлось, нужна подробная сводка о выработке бригады в августе.

— Я аккуратно отчитываюсь перед начальником участка.

— Возможно, найдете все же время составить сводку и для планового отдела?

— Завтра пришлю.