Грани миров
Шрифт:
— Ведь я же ничего не знала, жила себе, и еще радовалась, что можно кидать вещи, куда попало, а Лизы нет, и она не рассердится. А она-то, оказывается… — девочка вновь зарыдала. — Почему? Почему же они так? Почему ничего не сообщили?
Сергей беспомощно развел руками:
— Я не знаю, почему никто с вами не связался, не могу сказать, честно. В эти дни я абсолютно не слушал радио и лишь изредка читал газеты трех — или даже пятидневной давности — в том селе нет ни электричества, ни телефона, а единственный их автомобиль ездит в Тбилиси раз в
Наташа заплакала в голос.
— Давайте, выпьем, — поспешно сказала «Завьялова — два звонка», поднимая стопку. — Хорошая была женщина Лиза, всегда помогала, когда попросишь. Пусть земля ей будет пухом.
— Так это село, значит, в Грузии, раз Тбилиси? — одним глотком опорожнив свой стакан, спросил ее муж, одной рукой придерживая сынишку, а другой кладя огурец на бутерброд с колбасой, и в голосе его послышалась скромная гордость своим знанием географии.
— А ребенок? — нетерпеливо перебила его жена. — Что с тем грудным ребенком?
— Это Дагестан, но до Махачкалы добираться сложнее, до Тбилиси ближе, — пояснил Сергей, решив ответить всем сразу. — Я вообще не могу понять, как наш автобус туда заехал. Что касается ребенка, то с ним все в порядке, он вообще не пострадал. Одна из женщин кормит его своим молоком, он пока тоже остался в селении — куда его, грудного, тащить. Кажется, у его матери есть сестра — ей должны сообщить. Мужчина и женщина, которые спаслись вместе со мной, — Прокоп и Ирина — поедут в санаторий за своими вещами и все выяснят, а потом мне напишут.
Он видел, что девочка Наташа, слушая его, перестала плакать, и поэтому старался говорить много и обстоятельно, хотя после водки язык у него слегка заплетался.
— Так вы даже в санатории не были? — удивилась практичная Екатерина Марковна. — У вас там разве никаких вещей не осталось?
Сергей искоса взглянул Наташу и вновь начал объяснять:
— Прокоп с Ириной попросят отправить мои вещи ко мне в Ленинград. Если честно, мне тяжело было бы вновь там оказаться, да и что мне там делать? Спокойно продолжить отдых после всего я уже не смогу. К тому же, хотелось поскорее успокоить родных, хотя, как я теперь понимаю, им тоже никто ни о чем не сообщил. Короче, меня отвезли в Тбилиси и посадили на самолет до Москвы, а отсюда я уеду в Ленинград поездом.
— Спасибо, что обо всем сообщили, — тихо сказала Наташа. — Мне только неловко, что вы из-за меня задержались, я понимаю, в каком вы сейчас состоянии.
— Ничего страшного, у меня есть еще одно дело в Москве, хотя я еще не решил, буду ли его вообще делать.
— А… что за дело?
— Хотел повидать мать.
То ли водка так подействовала на Сергея, то ли просто возникло непреодолимое желание выговориться, но он вдруг неизвестно почему начал рассказывать этим совершенно незнакомым людям о своем отце, о матери, а потом даже вытащил из кармана брюк и продемонстрировал собеседникам измятое письмо Клавдии Муромцевой. Потом вновь помянули Лизу, Наташа от водки сильно закашлялась, и, отойдя, вдруг печально сказала:
— Мне сегодня на экзамен надо было с утра. Ладно, пусть выгоняют.
— Из-за одного экзамена не выгонят, — возразил Сергей.
— У нас очень строго. Да ладно, мне теперь все равно нужно будет из медицинского уходить и идти работать — кто же будет Юрку кормить.
— Глупости, сейчас мы с вами поедем к декану медицинского института, и я все ему объясню. Вы в каком — в первом «меде» или во втором?
— В первом. Но у нас декан строгий, он даже не разговаривает — сразу приказ.
— Как это «не разговаривает»? Я кандидат наук, имею публикации, мое имя известно в научных кругах. Брат у меня профессор. Могу даже позвонить ему в Ленинград, чтобы он оттуда все уладил — у него в первом медицинском есть знакомые.
Раскрасневшийся Сергей поднялся с воинственным видом, сам не понимая, отчего так расхорохорился и к чему приплел публикации, кандидата наук и брата-профессора. Соседи Наташи воззрились на него с огромным уважением, но сама она покачала головой:
— Спасибо, не надо никому звонить, — и снова разрыдалась.
— Звонить, может, и не надо, а поехать — пусть поедет, такие вопросы с начальством на месте решают, — возразила ей Екатерина Марковна. — Раз ученый человек, то пусть поговорит. Только я вам обоим листочков дам пожевать, чтобы водкой не пахло.
По дороге в институт Сергей немного протрезвел и разговаривал с деканом уже без прежней лихости. Упомянул, правда, робко свою фамилию, но его собеседник лишь вежливо кивнул, и сразу стало очевидно, что ни одну из статей подающего надежды ученого-микробиолога С. Э. Муромцева ему читать не приходилось. Однако человеком он оказался отзывчивым и задумчиво сказал:
— Надо будет мне позвонить в профком насчет материальной помощи. Хотя, конечно, профорг начнет возмущаться, и могут возникнуть осложнения — у нас есть еще несколько ребят из остронуждающихся семей, а Лузгиной этой зимой, как сироте, уже выделяли матпомощь и талоны на питание. Но случай, конечно же, исключительный.
— Дело не в матпомощи, Наталья Лузгина боится, что ее отчислят из-за пропущенного сегодня экзамена.
— Да кто же станет ее отчислять? — изумился декан. — Девочка хорошая, зачеты у нее все проставлены, два экзамена уже сдала досрочно, этот последний. Мы ей его перенесем на конец сессии — пусть немного оправится.
Сергей вышел к ожидавшей его за дверью деканата Наташе. Ее обступили подруги, но при виде него сразу же замолчали и почтительно расступились. Несколько пар девичьих глаз дружно уставились на красивого и элегантного молодого мужчину, и во взглядах их читался неприкрытый восторг.
— Я все уладил, — сказал он Наташе, беря ее под руку. — Пойдемте — я возьму такси и отвезу вас домой.
По девичьей толпе пронесся легкий вздох восхищения, и Сергей с Наташей вышли на улицу, спиной ощущая пристальное внимание студенток-медичек. Когда они свернули за угол, Наташа тихо проговорила: