Грани веков
Шрифт:
— Стольник! — окликнул он юношу, почтительно застывшего в нескольких шагах от него. — Отнеси каравай сей князю Шуйскому, сказывай-де, царь Борис тебе шлет, от царского стола!
— Да уж этот-то сожрет, не задумываясь, — усмехнулся курчавый. — Даром что амбары зерном забиты! Небось, потому и носа ко двору не кажет.
— Грех то на человека наговаривать, — сурово заметил Мстиславский. — Хворает Василий Иваныч, опять подагра разыгралась.
— Эка беда! — посочувствовал Симеон. — Может, дохтура прислать князю? Есть у меня один,
— Ты шутки свои приберег бы для смутьянов, — огрызнулся Мстиславский. — Мы с Василием за царя Бориса под Кромами свою кровь проливали, пока ты тут блаженных да убогих ловишь!
— Эва, проливали! То-то гляжу, рожа у тебя лоснится, что тот блин! Полторы избы штурмом взять не смогли, Самозванцу утечь позволили, да еще похваляетесь этим перед царём!
Мстиславский вскочил на ноги, побагровев.
— Прошу слова твоего, государь! Невместно мне выслушивать брехню собачью от пса сторожевого!
— Сядь, Федор Иваныч! — властно проговорил царь. — А ты, Семён, не твори распри за столом с тем, кто хлеб с тобой преломляет.
Симеон почтительно склонил голову, однако на губах у него играла усмешка.
— Про то ведомо тебе, великий государь, — заговорил Мстиславский, глядя в упор на Симеона, — что бились мы до последнего под Кромами, и, кабы не предательство людишек служивых, да Юшки Беззубцева, сына боярского, вероломно в спину нашим полкам ударившего, взяли бы мы Кромы, и самого самозванца в цепях в Москву бы привезли. Однако, всюду измена — и те, коих сегодня преданными слугами почитаешь, завтра переметнуться готовы! И за то, государь, спросу надлежит быть с Симеона Никитича, понеже он сыском ведает!
Ирина насторожилась. Беззубцев, Беззубцев… Где-то она слышала эту фамилию!
— Про предательства ты верно молвил, Федор Иваныч, — процедил Симеон, — самая смута сия чьим-то умыслом черным учинена, на подворьях боярских…
— Или же в подземельях приказа Тайного, где только тебе единому ведомо, что творится… А может, и не токмо тебе?
— Хватит! — раздраженно оборвал их Годунов.
Он выпрямился и Ирина обратила внимание на лихорадочный блеск в его глазах.
— Истинно речет псалмопевец, — проговорил он, — Друзи мои и искреннии мои прямо мне приближишася и сташа! Воздающии ми злая возблагая оболгаху мя, зане гонях благостыню…
Он порывисто схватил кубок, сделал глоток.
— Ныне здесь перед глазами моими грызетесь друг с другом, и клянетесь мне в верности, а сами лишь о своей выгоде печетесь! Местничаете, собачитесь, бороды один другому по волоску повыдирать готовы!
Он тяжело дышал, грудь его ходила ходуном. Царица смотрела на него с тревогой.
— Гришку… Отрепьева, расстригу окаянного, на чьем подворье воспитывали? — несвязно продолжил он. — Романовы, иже мне в верности клялись, сию змею на груди моей согревали! И ныне, чую ведь, вашими трудами самозванец этот силу набирает! Чего же вы хотите, лукавые?!
Разговоры
Мстиславский кашлянул.
— Не прав ты, Борис, — проговорил он. — Нет в том вины нашей — за появление самозванца сего с польских панов спрос — они его русским царевичем объявили, и войско дали. А за Гришку поговаривают, будто и не он это вроде, будто видели его при дворе царевича… самозванца, то есть.
— Кем же ему быть тогда? — подал голос доселе молчавший Басманов. — Откуда взялся самозванец сей? Иные сказывают, в Угличе не настоящий царевич убит был…
На этот раз тишина была гробовой. Казалось, вокруг Басманова образовалось мертвое пространство.
— Ты соображаешь, что перед лицом государева мелешь?! — наливаясь вишневым цветом прохрипел Симеон.
— Ты за то не меня к ответу призывай, а Ваську Шуйского! — огрызнулся Басманов. — Кто, как не он в Углич ездил?
— Царевич Димитрий мертв, без сомнений, — степенно проговорил Мстиславский, — И в том Василий Иванович поручился перед царем, патриархом и всем советом боярским. Я вот что думаю, государь, — обратился он к Борису, — надобно привезти Марфу Нагую, пусть объявит во всеуслышание, что мертв сын её, нешто против слова матери, а ныне — честной инокини кто возражать осмелится? Государь?
Годунов словно не слышал его. Глаза его, налившиеся кровью, были устремлены куда-то поверх голов бояр, он вытянул руку, не то указывая на что-то, не то закрываясь от неведомой угрозы.
— Димитрий! — прохрипел он. — Димитрий там!
Взоры всех обратились в сторону, которую смотрел царь, но там лишь замер побелевший от страха виночерпий.
Ирина настороженно вглядывалась в лицо царя. Смутные подозрения, посещавшие ее во время пира начали стремительно укрепляться.
— Великий государь… — поднялся с места Симеон.
Мстиславский перекрестился.
— Нет на мне крови твоей! — закричал Годунов. — Нет, слышишь?! Уходи, убирайся!
Он схватил кубок, расплескав вино, замахнулся им, и закашлялся. Ноги его подкосились, он вцепился руками в стол, кубок с грохотом покатился по полу. Ирина бросилась к нему одновременно с Федором, но они не успели подхватить его — словно надломившись, Годунов грузно осел на пол, опрокинув блюдо и распростерся ничком. Изо рта вытекла струйка крови.
Рефлекс сработал раньше, чем Ирина отдала себе отчет в происходящем.
— Всем отойти! — рявкнула она, наклоняясь над телом и нащупывая пульс на сонной артерии. Есть!
Рывком повернула царя на бок.
Один зрачок смотрел на неё, другой сместился к углу глаза. Лицо иссиня-багровое, шейные вены вздулись. ТЭЛА?
Она обмотала длинным рукавом пальцы и, с трудом разжав челюсти, ввела их в ротовую полость. Что-то есть… Кусок хлебной корки выскочил наружу, на рукаве осталась кровянистая слизь.
Царь шумно выдохнул, левая щека трепыхалась, словно парус.