Граница вечности
Шрифт:
Симпатичный молодой президент выступал на открытой площадке. Позади него развевался огромный звездно-полосатый флаг. Ветер трепал густые волосы Кеннеди. Он был готов к борьбе.
— Есть такие, которые говорят, что коммунизм — это волна из будущего, — произнес он. — Пусть они приедут в Берлин.
Толпа одобрительно взревела. Раздались еще более громкие возгласы, когда он повторил эту фразу по-немецки:
— Lass' sie nach Berlin kommen!
Валли видел, что Ребекка и Бернд были в восторге от этого.
— Он не ведет речь о нормализации или реалистично принимает статус-кво, — одобрительно кивнула Ребекка.
Кеннеди говорил откровенно:
— У свободы есть много трудностей, и демократия несовершенна.
— Это он о неграх, — пояснил Бернд.
Потом Кеннеди сказал вызывающе:
— Но мы никогда не стали бы возводить стену, чтобы удерживать наших людей и не давать им возможности уйти от нас.
— Верно! — воскликнул Валли.
Июньское солнце осветило голову президента.
— Все свободные люди, где бы они ни жили, — сейчас граждане Берлина, — сказал он. — И поэтому, как свободный человек, я горжусь словами «Ich bin em Berliner»(Я — берлинец (нем.)).
Толпа обезумела. Кеннеди отошел от микрофона и положил страницы с речью в карман пиджака.
Бернд широко улыбался.
— Думаю, Советы поймут смысл этих слов, — сказал он.
— Хрущев просто взбесится, — заметила Ребекка.
— И поделом, — выпалил Валли.
Ребекка и он были в приподнятом настроении, когда они на автомобиле, приспособленном для Бернда и его кресла-каталки, ехали на Рипербан. Днем «Эль-Пасо» пустовал, а сейчас там сидела горстка посетителей. Дитер в ковбойской шляпе, настроенный ранее менее чем дружески, в этот вечер был сердит. Он сделал вид, будто забыл, что пригласил Валли, и Валли боялся, что он отменит прослушивание; но потом большим пальцем указал на небольшую сцену в углу.
Пиво разносила барменша средних лет с большим бюстом. На ней была юбка в клетку и бандана на шее. Жена Дитера, догадался Валли. Ясно, они хотели придать своему бару определенный имидж, но ни тот, ни другой не обладали обаянием и не привлекали большого числа посетителей — ни американцев, ни кого-либо еще.
Валли надеялся, что он может стать новичком-волшебником, который прельстит толпы народа.
Ребекка купила два пива. Валли подключил усилитель к сети и включил микрофон. Валли почувствовал, как им овладевает волнение. Ему нравилось это состояние. Вот когда он бывал в ударе. Он посмотрел на Дитера и его жену, гадая, когда они захотят, чтобы он начал играть, но те не проявляли к нему никакого интереса. Тогда он дернул за струну и запел «Если бы у меня был "хаммер"».
Несколько посетителей с любопытством взглянули на него и опять вернулись к своему разговору. Ребекка с энтузиазмом стала хлопать в такт музыке, но никто не поддержал ее. Он старался изо всех сил, ритмично ударяя по струнам и громко распевая. Еще две-три минуты, и эта толпа будет у моих ног, про себя сказал он.
Валли еще не допел песню, как выключился микрофон. И усилитель тоже. Не иначе неполадка в сети, подающей ток на сцену.
Валли закончил песню без усилителя, думая, что так лучше чем обрывать ее на середине.
Он положил гитару и пошел к бару.
— На сцене вырубился ток, — сказал он Дитеру.
— Знаю, — проворчал Дитер. — Я выключил его.
Валли опешил.
— Почему?
— Не хочу слушать всякую чепуху.
Валли почувствовал, будто его ударили. Каждый раз, когда он выступал перед публикой, людям нравилось, что он исполнял. Ему никогда не говорили, что его музыка чепуха. В животе у него похолодело. Он не знал, что сказать или делать.
— Я просил американскую музыку, — добавил Дитер.
На такую нелепость Валли с возмущением ответил:
— Эта песня была хитом номер один в Америке!
— Этот погребок называется «Эль-Пасо», как песня Марти Роббинса, лучшая из всех написанных. Я думал, что ты будешь играть нечто подобное. «Теннессийский вальс», «На вершине Старого Смоки», песни Джонни Кэша, Хэнка Уильямса, Джима Ривза.
Джим Ривз был самый скучный музыкант из всех известных в мире.
— Вы говорите о музыке в жанре «кантри энд вестерн», — пояснил Валли.
Дитер не нуждался в поучениях.
— Я говорю об американской музыке, — заявил он с уверенностью невежды.
Спорить с таким дураком не было смысла. Даже если Валли понял, что от него хотят, он не стал бы это играть. Он не собирался зарабатывать пением, исполняя «На вершине Старого Смоки».
Он вернулся на сцену и убрал гитару в футляр.
Ребекка пришла в замешательство.
— Что случилось? — спросила она.
— Хозяину не понравился мой репертуар.
— Но он даже не дослушал до конца одну песню.
— Он считает, что хорошо разбирается в музыке.
— Бедный Валли.
Валли мог перенести тупоумное презрение Дитера, но от сочувствия Ребекки он чуть не заплакал.
— Наплевать, — сказал он. — Я не стал бы работать у такого придурка.
— Я сейчас поговорю с ним, — возмутилась Ребекка.
— Пожалуйста, не надо, — остановил ее Валли. — Не будет никакого толку, если ты отчитаешь его.
— Наверное, нет, — согласилась она.
Валли взял гитару и усилитель.
— Пойдем домой.
* * *
Дейв Уильямс и «Плам Нелли» прибыли в Гамбург, лелея большие надежды. До этого они с успехом выступали в разных местах. Они становились популярными в Лондоне и сейчас собирались произвести фурор в Германии.
Хозяина «Кабачка» звали господин Флук, и это имя ребятам из «Плам Нелли» показалось смешным. Несмешным было то, что ему не очень нравилась группа. Более того, после двух выступлений Дейв подумал, что он прав. «Плам Нелли» не давала публике того, чего она желала.
— Давайте зажигайте их, пусть танцуют! — сказал господин Флюк по-английски.
Посетители клуба — молодежь до двадцати лет и старше — главным образом хотели танцевать. Самыми успешными были те номера, когда девушки вскакивали с мест и начинали танцевать друг с другом, а молодые люди следовали их примеру, и потом все разделялись на пары.