Гражданин Винс

Уолтер Джесс

Джекс вскидывает руки над головой, все ухмыляются.

— И вот я стою на коленях перед нашим теликом с экраном в девятнадцать дюймов и начинаю плакать. Как последний малолетка. Я, значит, рыдаю, а ловец каким-то образом ухитряется положить мяч на землю, пока отбивающий бежит к нему. А я думаю: «Знаешь что, сукин ты сын, иногда даже такому, как ты, выпадает передышка».

Все прикрывают рты.

— Тут, значит, отбивающий бежит к мячу, ногами работает — мама, не горюй, держит линию. И провалиться мне на этом месте, если этот гад, отбивающий, не совершил самую охеренную

вещь, которую я когда-либо видел в футбольном матче! Этому вшивому говнюку надо было просто двинуть ногой по чертову мячу, и мои две штуки были бы целы. А он, сукин сын недоношенный, делает три шага и падает на мяч, будто это гребаная граната. Видать, все о той свечке думал, вот и повалился на него. Улегся на мяч, будто это девка из группы поддержки. Все, игре конец. Плакали мои две штуки.

Раскаты смеха. Все шлепают ладонями по столу.

— Через пару дней звонит Пегги. И говорит: «Почему бы нам не попробовать еще раз?» — Джекс пожимает плечами и добавляет вполголоса: — Сука.

Смех переходит в глухое пьяное хмыканье. Винс уже почти забыл, зачем пришел. Он сгребает карты — пара шестерок — и, лишь когда хлопает входная дверь, понимает, что игра не может продолжаться вечно. Винс поднимает взгляд и почти с облегчением видит рябые щеки, короткие бачки и летчицкие очки Ленни Хаггинса. Ленни окидывает комнату взглядом, задерживает его на Винсе, качает головой и направляется к нему. В его походке что-то изменилось. Винс догадывается что — появилась уверенность.

В игре остались только двое: он и Джекс. Сдача карт. Еще две шестерки падают на стол. Винс улыбается своим мыслям. Каре. Что за шутки? Ленни подбирается к нему осторожно.

— Пас, — говорит Винс и двигает свои деньги к Джексу.

— Ты что делаешь? — изумляется Джекс.

— Пора мне, — отвечает Винс.

— Винс! — Ленни Хаггинс наконец подходит к столу. — Глазам не верю! Я слышал, что ты вернулся, но не предполагал, что ты настолько глуп.

— Зря, — отзывается Винс. — Именно настолько.

Игроки следят за разговором, как за теннисной партией.

— Готов?

— А где твой приятель?

— Ждет нас.

— Надеюсь, ты понимаешь, во что влез, Ленни.

— Это что, вроде предупреждения?

— Ага, — кивает Винс. — Вроде того.

Он отодвигает стул, Ленни отскакивает от стола, его рука тянется к поясу. Отлично, мелькает в голове Винса, теперь понятно, где у нас пушка. В случае чего может пригодиться. Винс встает и берет свой рюкзак.

— Давай, понесу, — говорит Ленни.

Винс раздумывает, потом отдает ему рюкзак. Он бросает на стол свои карты, и все непонимающе смотрят на его комбинацию — каре. Все, кроме Пити, который ему улыбается.

— До завтра, Винс? — спрашивает Пити.

Забавно, как буднично люди выпаливают подобные фразы. Это ведь непременный элемент счастья, минимально необходимый каждый день… завтра. Сколько раз человек задает такой вопрос, а ты отвечаешь ему просто «да», не задумываясь, хотя на самом деле существует миллион причин, по которым это может не случиться. Винс переводит взгляд на Ленни, потом обратно

на стол.

— Конечно, — отвечает он. — До завтра.

И идет к двери.

Ленни бросает рюкзак Винса в багажник. Потом заставляет Винса расстегнуть пиджак, поднять рубашку и штанины. Убедившись, что под ними ничего не спрятано, открывает переднюю дверцу «Кадиллака».

— Ты поведешь, — говорит он.

— Да я же пил.

— А ты не гони.

— Я не знаю, куда ехать.

— Я объясню.

— А может, сам поведешь и объяснишь себе?

— Садись, — командует Ленни.

Он велит Винсу ехать на запад через центр. На улице темно и холодно. Их шатает от фонаря к фонарю на дороге, скользкой от росы. Дома поменяли форму, слившись со своими тенями, клонясь к ним — город параллелограммов, город острых углов.

— У тебя, наверное, жуткий пробег, — замечает Винс.

Ленни смотрит на него пристально.

— Что?

— «Кадиллаку» восемь лет. Сколько ты можешь за него получить? Десять? Двенадцать?

— Пятнадцать, — отвечает Ленни.

Винс смеется.

— Больше двенадцати не получишь.

— Еще как получу. Пятнадцать, говорю же.

— Да ну. Откуда, Ленни?

— Заткни пасть, Винс!

— Ладно, — соглашается Винс. — Но все равно это нереально.

Несколько минут они едут молча. Потом Ленни прорывает.

— Какая же ты все-таки сволочь, Винс! Почему ты всегда все знаешь?

— Двенадцать?

— Да, — бросает Ленни. — Двенадцать.

Он командует Винсу заехать в мотель у подножия холма Сансет, у западной границы центра города. Втиснувшийся в базальтовую породу, поросший соснами холм охраняет город, словно стена. Его разрезает старое четырехполосное шоссе, которым перестали пользоваться, когда параллельно проложили межштатную магистраль. Но на шоссе еще остались старые мотели пятидесятых и шестидесятых годов, которые раньше обозначали начало города своими оптимистичными модерновыми вывесками — когда-то яркими, а теперь выцветшими подковами и изгибающимися, горящими стрелами: «Открытый бассейн!», «Почасовая оплата!», «Цветной телевизор!».

Они паркуются у дальнего конца, в полной темноте, около вереницы дверей одноэтажного мотеля. На фасаде переливаются лампочки. Винс замечает, что двери пронумерованы нечетными числами от одного до девяти. На гравийной стоянке нет больше ни одной машины.

— Номер девять, — говорит Лени и кивает на другой конец здания. — Постучись один раз, потом убери руки за голову. Я открою дверь, и ты войдешь.

— А пароль? Как же без пароля?

— Заткнись, Винс.

Они выходят из машины. Винс захлопывает дверцу и идет через стоянку, гравий скрипит у него под ногами. Он прокручивает все в голове: первая часть будет, очевидно, самой трудной. Переживи ночь, и окажешься дома. Винс останавливается у двери, успокаивает звенящие от напряжения нервы и стучит. Потом убирает руки за голову. Ленни выступает из-за его спины и открывает дверь. Она распахивается в темную комнату, освещенную лишь лампой на столике у стены. Ленни вталкивает Винса внутрь.