Гражданская самооборона
Шрифт:
Гора просто попросили рассказать о себе, «…про то, про что сам не хочешь иль запрет имеется — не говори!» разрешил Кирилл. Ну и после этих слов совсем стало просто. Горыныч прикинул, что в нынешней Москве не так много пробыл, чтобы что-то скрывать, а из прошлой жизни обошёл стороной только службу.
Так и выложил всё как на духу…
— Удивил ты своим рассказом, — выслушав до конца, улыбнулся ему широкоплечий темноволосый дядя с руками-сковородками. — Только и я тебя сейчас огорошу! — сказал и глянул за спину Егору, туда, где находилась дверь.
Сзади скрипнуло…
Гор повернулся и встретился с глазами, которые забыть бы вряд ли когда смог. Слишком часто ему в них приходилось смотреть в той, прошлой жизни, да и не изменились они вовсе. Так разве что чуть-чуть поблёкли с годами, но и только! И хоть обладатель их был седой, с обозначившимся животиком, длинноволосый и в монашеской одежде, но Горыныч ни с кем бы ни перепутал своего закадычного другана-сослуживца Тоху-Крокодила!
— В рот компот! — только и смог пролепетать Егор, подымаясь с места и не зная как себя вести…
— …да, товарищ мой дорогой, всё слышал про тебя, извини, что тайком, сам должен понимать…, — говорил его бывший подчинённый, а Гор особо и не возникал, обалдев от такой встречи. Его второе Я противно-лекторским голосом бубнило: «Гляди ж ты, как оказывается, в жизни бывает…». И, майор Малахов, в который раз согласился с тем, что пути Господни действительно неисповедимы!
А Тоха всё говорил и говорил без умолку…
— …после того, как нам удалось-таки выбраться из той африканской переделки и дотянуть тебя живым до своих, отдохнуть отряду опять не дали. Ты и сам всё, наверное, понял, раз перестали к тебе приходить в госпиталь: собрали в шесть секунд, озадачили и выбросили на помощь братским революционерам в Центральную Америку. Пока мы там разбирались и оказывали «посильное содействие» непонятно кому, здесь, на Родине, совсем стало плохо. Настолько, что про нас просто забыли… Последнее распоряжение, которое нам сумел передать «Старый», звучало так: «Выбираться самостоятельно, используя имеющийся опыт и соответствующие навыки…», кстати, спустя несколько дней его нашли дома мёртвым — сердце не выдержало.
— Да уж…, — вставая со своего места, тихо проговорил Горыныч. — Я так и думал, что с ним что-то произошло! Не мог он нас бросить!
— А и не бросил! — согласился с ним его собеседник. — Изорвал, измахратил душу свою, болеючи за тех, за кого в ответе был, а ничего поделать с этим не мог, да ещё предвидя, видать грядущее, себя и довёл до конца такого…
— Хороший был дядька! — вздохнул, усаживаясь на место Гор. — Пусть земля ему будет пухом…
— И земля, и душа, — заверил его Тоха. — Обо всём побеспокоился: не раз молился Господу нашему за этого человека, — и, посчитав исчерпанным данную тему, после недолгого молчания, неторопливо забасил, то и дело хмурясь от нахлынувших воспоминаний. — А дальше…, после той радиограммы, у нас с принимающей стороной начались проблемы…, не хотели отпускать…
— Угу! — как-то невпопад согласился с говорившим Егор. Видно было, что последнее сообщение его сильно расстроило, но он всё же сделал над собой усилие и продолжил уже более осмысленно. — Таких спецов попробуй, найди!
— Они, по всей видимости, тоже так подумали: сначала уговаривали, деньги сулили приличные, а потом, после нашего категоричного отказа стали угрожать, дескать, мы их военные тайны выдадим врагам. А кто у них там кто, по-моему, даже их командиры не знали: утром все целовались, а к вечеру, набравшись ромом «до поросячьего визга», начинали разбираться, выясняя, чьи идеи на данный момент более прогрессивные… Во время одного из таких «диспутов» мы, собственно, и ушли! Правда, потом, решили, что до дому лучше по одному добираться, проще и быстрее, так и сделали. Получилось, кстати, навсегда, ни до, ни после я никого из группы больше не видел…
— Вот, ёлки, — сокрушённо вздохнул Горыныч. — Думаешь, погибли ребята?
— Кто знает…
— А потом-то что было?
— А ничего, — Крокодил, а в нынешней жизни отец Фёдор, пожал плечами. — Я в Москве оказался только через пол года…
— Ого! — удивился Горыныч.
— Вот тебе и «ого!». Остатки наших дипмиссий к тому моменту уже были никакими, да со мной никто особо и не объяснялся, не до того, было, — покачав седой гривой волос, поправил окладистую бороду Тоха. — Сам понимаешь: без документов, без денег, голый и босый…, в общем, добрался кое-как! Где-то приблизительно в то же самое время я, наверное, в наше ведомство нарисовался, ну, в смысле, на ступеньках потоптался, что и ты…после госпиталя…, — Антон надул губы, смешно скосив глаза, чтобы что-то разглядеть там, и не удовлетворившись увиденным, решил навести порядок, разгладив широкой пятернёй, свои пышные усы. — В общем, остался на улице, в более худшем состоянии, чем даже за «бугром». А тут ещё весть про родителей получил: как в сказке померли — оба в один день! И всё: подломились ноженьки, помутилось в голове… — Гор с пониманием посмотрел на своего бывшего боевого товарища, вспоминая с каким трепетом он относился к своим старикам, но сожаления не высказал, какой смысл, столько лет прошло, а Крокодил не останавливался. — Так и закружило меня…, кстати, мы и здесь где-то неподалёку с тобой околачивались, в смысле, выживали. И предложения, как и тебе, не сомневаюсь в этом, приходили всяческие, по старой профессии, да только бог миловал! Одно дело службу нести на благо Отечеству нашему многострадальному, а другое, кому-то на потребу использовать своё умение. Отказывался, выкручивался, перебивался и даже слышал небылицу про тебя, только не знал, что это ты! Но подумалось, что кто-то из наших, из военспецов пошуровал на вокзале… К сведению, преследователей твоих больше никто не видел…
— Смотри ты, не повезло босоте, значит, — усмехнулся Егор. — По крайней мере, со мной, кроме Васьки, больше никто на свет не выбрался.
— А это и не удивительно, — махнул рукой отец Фёдор. — Мне эту историю один забулдыга из местных, из Курских, рассказывал, он, кстати, и был тем самым блаженным, который каким-то образом чуял, что там происходит, внизу… Он же меня и спас, — раздумчиво потёр лоб говоривший.
— От чего?
— Я, видишь ли, захотел покинуть этот мир, совершить самый тяжкий земной грех, а Максимыч, не дал, вернее, выходил меня, после неудачной попытки, а потом, я ему ответил тем же. Так мы и выручали друг друга, пока здесь не оказались…
— Так этот дедок жив? — вскинулся Горыныч. — Ой, извини, Тоха, ёлки, отче! Тьфу, ты…, — замялся в конце концов Егор, осознавая, что ведёт себя как-то не очень…
— Ничего, ничего, — улыбнулся когдатошний его, самый близкий дружок. — Для тебя ведь всего несколько дней прошло, — и, изменившись в лице, грустно закончил. — А здесь, целая жизнь пролетела, да такая, что не приведи Господь! А посему, приучила меня и к смирению, и к пониманию, и к тому, что время безвозвратно проходит…
«О-хо-хо! Братишка мой, родненький! Ты гляди, как тебя…», — посочувствовал про себя Гор.
А Тоха, будто мысли его прочитал:
— Что, небось, жалеешь меня? Думаешь, всё, сдулся капитан Ивашов! — и, заметив смущение в глазах у своего собеседника, продолжил. — Брось, командир, не стоит. Я хоть и не сладко эти годы прожил, зато не без пользы. Благодаря нашим общим усилиям, ну и моим скромным умениям, которым обучал я отроков тутошних, выстояли мы и преуспели…
— Ничего себе преуспели, извини, что перебиваю, конечно, — приложил руки к груди Горыныч. — Чего-то я твой оптимизм не очень разделяю, после всего увиденного.