Гражданская война в России: Черноморский флот

Коллектив авторов

Я с отрочества любил русский народ, но в эти годы обучение технике людей непосредственно из деревни (большинство было крестьян) оставили на всю жизнь впечатление его поразительных способностей, самообладания, в то же время необычайной простоты и скромности в отношении себя лично.

Глава 3.

Во время русско-японской войны и революции 1905-1906 годов

Мне не пришлось быть участником русско-японской войны. Я был во время ее старшим артиллеристом на кораблях «Ростислав», потом «Три Святителя» и одновременно продолжал преподавать в школе гальванеров. Корабли, на которых я был, готовились сами войти в состав эскадры адмирала{32} Рожественского при проходе ее части Средиземным морем. В школе я занимался с гальванерами в то время двойное число часов в сутки и делал ускоренные выпуска.

Ход русско-японской войны,

основные факты и их отражение в Черном море и в России вообще. Революционное движение на Черноморском флоте, на корабле «Потемкин Таврический», на эскадре, в армейских полках; основные факты.

В роте учеников-гальванеров (она же и класс гальванеров) были убежденные революционеры и принадлежавшие к революционным партиям. Я был единственным офицером в роте и единственным офицером преподавателем этого класса.

Отношения между мной и учениками, подчиненными, были очень хорошими; я пользовался их доверием. Оно не поколебалось во время революционных восстаний во [295] флоте. По ходу усиленных занятий я почти не разлучался со своей ротой. В самые бурные дни класс гальванеров, рота, сохраняла полную дисциплину. Проявлялось это, между прочим, в караулах и нарядах в обходах (уличных), в которых она участвовала. У начальства создалось наполовину неправильное представление о действительном умонастроении ее людей.

Когда восстание было подавлено и был вынесен первый смертный приговор четырем морякам с транспорта «Прут», начальство предложило мне и моей роте «как образцовым в отношении дисциплины» приведение в исполнение смертного приговора. Я отказался, за себя и за учеников-гальванеров. Меня отправили лично к адмиралу, временно исполнявшему обязанности главного командира Черноморского флота в отсутствии адмирала Чухнина, вызванного в Петербург. Это был контр-адмирал Писаревский, начальник Учебно-артиллерийского отряда. Он повторил свое предложение. Я повторил свой отказ.

–  А вы знаете, что вам за это угрожает?
– сказал мне старик.

–  Знаю, - отвечал я, - но тем не менее отказываюсь. Я считался тогда выдающимся офицером, у меня были кое-какие заслуги, превышавшие средний уровень; адмирал Писаревский сам по себе был добрейший старик. И меня, и учеников - гальванеров оставил в покое.

По всей России в эти месяцы (1905-1906 годы) шли революционные бои и борьба с революционным движением царской власти. Была создана Государственная дума, буржуазный класс стал на сторону царской власти. Реакция побеждала, но Россия стала парламентарной монархией. Офицерская масса флота тоже переживала кризис своей традиционной идеологии. Были одиночки, решительно ставшие на сторону революции (лейтенант Шмидт, мичман Никитенко), другие одиночки искали надклассового миросозерцания. Большинство беспомощно, в тяжелом моральном состоянии, колебалось. Сторонников самодержавия среди массы молодых офицеров не было, но все стояли если не за революцию, то за конституцию, за парламентаризм и искренно приветствовали появление Государственной думы. После того, [296] однако, пошли за Столыпиным, искренно считая государственный курс его правильным. Все эти переживания в среде черноморского офицерства нашли выражение в массовых офицерских собраниях в Морском собрании, начатых, между прочим, по инициативе самого главного командира, адмирала Чухнина. Отмечу некоторые факты из них и мою личную тогда точку зрения и высказывания.

Вместе с победой режима Столыпина начались военные суды над участниками восстаний на Черноморском флоте. Не считая дела крейсера «Кагул» и лейтенанта Шмидта, выделенного особо и рассмотренного в срочном порядке и конченного расстрелом этого революционного борца и с ним трех других кагульских моряков, все остальные выступления были объединены в одном судебном процессе военно-морского суда в Севастополе. В казармах томилось около тысячи заключенных черноморских моряков и солдат, небольшое число рабочих Севастопольского порта и несколько интеллигентов, участников восстания. В числе арестованных был один мой ученик-гальванер, Тихонов, убежденный революционер и лучший, первый ученик в своем выпуске гальванеров. Я получил от него письмо, в котором он и группа его товарищей по заключению просили меня взять на себя их юридическую защиту в суде. Письмо было мне передано нелегально. Я увидел в этом обращении исключительное доверие ко мне, как человеку. Это доверие я оправдал. Умница Тихонов сумел одновременно обратиться официально к прокурору с тем же вопросом. Прокурор обратился к главному командиру, адмиралу Скрыдлову (адмирал Чухнин был перед тем убит). Адмирал Скрыдлов увидел в упомянутом обращении признаки «раскаивания матросов», сам вызвал меня к себе и разрешил защиту в судебном процессе.

Я был допущен в среду арестованных. Слышал и видел там вполне революционные слова и выступления.

Все это осталось судебной

тайной защиты. 200 человек сначала были моими подзащитными. В ходе судебного следствия, которое продолжалось месяц, выяснилось, что моя защита приносит судимым значительно больше пользы, чем защита адвокатов. Адвокатов было двое, из [297] выдающихся; однако, они больше обостряли отношения судимых с судом, чем вытаскивали из огня людей, которым грозила смертная казнь, каторга, арестантские роты. Я лучше мог помочь людям, особенно потому, что лучше знал и жизнь на кораблях, и факты восстания, и свидетелей, и офицеров. Число моих подзащитных, по их желанию, росло. К концу судебного следствия под защитой моей были все судимые моряки и рабочие. Было их уже меньше: часть освободили, по официальным представлениям в отношении мало замешанных, прямых начальников. Многое удалось сделать для подсудимых. Однако 4 человека суд приговорил к смертной казни. Адвокаты пришли ко мне, как только стал известен приговор, и говорили, что есть еще надежда добиться, чтобы смертный приговор не был конфирмирован. Надежда эта была слабая, так как было специальное «высочайшее» повеление, не обращаться к царю и в центр для утверждения приговора и с просьбами о помиловании, а кончать дело на месте, для чего генерал-губернатору и разным начальникам было предоставлено право конфирмации. Я, однако, немедленно (поздно вечером) поехал во дворец к главному командиру, который должен был конфирмировать приговор. Адмирал Скрыдлов меня принял. Я доложил. Старый моряк впал в мучительное колебание. Я, как мог, убеждал его не брать этого на душу. Адмирал Скрыдлов, пожертвовав служебным положением (он был вскоре сменен после этого), заменил смертный приговор каторгой.

Вскоре я защищал сам себя в качестве подсудимого. Связи с предыдущим процессом в том не было. Я этого не хочу сказать. Тем не менее суд был несколько похож на расправу с чересчур своевольным человеком. Меня вызвал на дуэль мой прямой начальник, командир канонерской лодки. Я вызов принял. От дуэли вызвавший уклонился, но дело дошло до суда. По точному закону должны были сурово отвечать оба, вызвавший и принявший вызов. Между тем меня судили и приговорили к исключению со службы и заключению на 1,5 года в крепости, а капитан выступал лишь в качестве свидетеля. Таков был тогда наш военно-морской суд: так мнили поддерживать авторитет командования. [298]

Приговор был опротестован прокурором, который счел наказание в отношении меня чрезмерным. У меня нашлись (без какой бы то ни было моей инициативы) горячие защитники среди моих товарищей. О действенной и бескорыстной помощи некоторых из них я навсегда сохраняю глубокую благодарность. Некоторые из них были со связями в столице. Дело было пересмотрено; я оказался обвиненным лишь в «непочтительном отношении к начальнику» и был посажен лишь на гауптвахту на 4 месяца. Тем не менее неоправдание по суду влекло за собой тяжелые следствия по службе: отныне я не мог быть произведен в следующий чин, иначе как с «высочайшего» повеления, не мог получить высшего военно-морского образования, поступить в академию, другими словами, военная карьера была закрыта. Но я не успел отсидеть своих 4 месяцев на гауптвахте, как уже вышел приказ о моем назначении в Морской Генеральный штаб.

Это тоже была помощь друзей. В Морском Генеральном штабе собирали инициативу. Начальником его был контр-адмирал Брусилов, брат полководца, талантливый офицер.

Глава 4.

В Морском Генеральном штабе; в Историческом отделении и в отделении Организационно-тактическом (1907-1909 годы)

Краткий очерк, как собирали архив русско-японской войны и составляли ее первую военно-морскую версию. Мой первый военно-морской научный труд «Стратегическое исследование русско-японской войны».

Положительное и отрицательное в историческом отделении Морского Генерального штаба в ту пору. Характеристика Морского Генерального штаба тогда (много положительного, но не все меня удовлетворяло).

Основные факты работы в эти годы Морского Генерального штаба и интересные живые черты.

Перевод меня в Организационно-тактическое отделение, с поручением разработать основы новой «организации корабля». [299]

Это был второй мой военно-морской научный труд. Он назначался в основу переработки Морского устава. Труд этот остался незаконченным вследствие моего ухода из Морского Генерального штаба. В незаконченном виде он все же был роздан (но было уже без меня) участникам переработки Морского устава в качестве руководства. Пользы от этого было немного, так как Организационно-тактическое отделение Морского Генерального штаба для переработки Морского устава собрало комиссию из почтенных капитанов. Метод работы никуда не годный. Переработка Морского устава и не удалась: в прежнем, очень устаревшем, почти ничего не изменили, мало живого внесли.