Греческая история
Шрифт:
Между тем, с прибытием к малоазийской армии Агесилая в жизни автора «Греческой Истории» начался новый этап. Оставив пост командира одного из подразделений союзного войска, он стал советником царя и более десяти лет следовал за ним. Причина такого постоянства заключалась в том, что Ксенофонт связал свой идеал Всеэллинского вождя со спартанским царем. В «Греческой Истории», а потом — в «Агесилае» он представляет последнего как героя, олицетворявшего Ликурговы добродетели, едва ли не в одиночку боровшегося против нарастающего кризиса. Причем кризис затрагивал и сам Лакедемон: нам известно, что со времен Лисандра (крупнейший спартанский полководец последнего десятилетия Пелопоннесской войны) в Спарту проникают роскошь, сребролюбие, доселе лакедемонянам незнакомые. К правлению Агесилая относится попытка реконструкции строгой простоты нравов. Мы не знаем форм ее реализации и результатов, но Ксенофонтом она могла только приветствоваться.
Вместе с армией Агесилая Ксенофонт вернулся в Элладу и участвовал в битве при Коронее (394 г. до н.э.), где его патрон победил антиспартанскую коалицию, значительную часть вооруженных сил которой составляли афиняне. Едва ли битва при Коронее далась автору «Греческой Истории» легко — недаром ей посвящены самые, наверное, эмоциональные строки в его труде. Более того, само сражение названо им «величайшей из битв, бывших на нашей памяти».
Лишь в 387 г. до н.э., после заключения т.н. Анталкидова мира, Ксенофонт покинул военную службу и купил имение на северо-западе Пелопоннеса близ Скиллунта. Однако отношения с Агесилаем прерваны не были: внимательное чтение «Греческой Истории» позволяет увидеть, сколь подробно Ксенофонт знал подоплеку событий, происходивших в Спарте. А его описания двух походов фиванцев на Лакедемон столь ярки (особенно первый), что кажется, будто автор сам являлся свидетелем осады «града без стен» многократно превосходившими спартанцев в силах армиями союзников.
Около 370 г. до н.э. Афины, примкнувшие к дружественной Спарте коалиции, в качестве одного из жестов «доброй воли» приняли решение о возвращении Ксенофонту гражданства. Однако тот так и не перебрался на родину. Его сыновья по-прежнему служили в спартанском войске. Один из них, Грилл, погиб во время сражения при Мантинее (там же пал Эпаминонд). Характерно, что именно этим сражением Ксенофонт заканчивает свою «Греческую Историю» (362 г. до н.э.), предоставляя описывать многократно возросшую в Элладе после Мантинеи анархию «какому-нибудь другому автору». Ничего, кроме меланхолии и пессимизма, события последних лет жизни в душе Ксенофонта не могли вызывать. Верный своему обычаю нравоучения, он нашел причину падения лакедемонского могущества: непровоцированный захват спартанским отрядом Кадмеи, священной цитадели Фив, и попытка установить в этом городе пролакедемонское правление (382 г. до н.э.). Боги наказали Спарту за бесчестие, а эллинские государства, обнаружившие, на что способен их гегемон, перестали видеть в нем нравственный авторитет. Как бы ни наивно звучала ныне такая трактовка событий, в системе воззрений Ксенофонта она была логична. История сторицей воздала за несправедливость, и радетелям общеэллинского блага оставалось только угадывать в чехарде кратковременных успехов различных полисов облик будущего гегемона. И едва ли Ксенофонт, умерший около 355 г. до н.э., мог предполагать, что таковым станет далекая, дикая Македония, тщетно пытающаяся примерить эллинские одеяния. Та Македония, чей царь Филипп являлся потомком Аминты, многократно битого, изгнанного из большей части своих владений отрядами близлежащих греческих колоний (во главе с г. Олинфом). По иронии судьбы именно спартанцы вернули престол Аминте (80-е годы IV в. до н.э.), сохранив род владетелей, чьи отпрыски уже совсем скоро приставят длинную тяжелую сариссу к сердцу Эллады.
Часто упоминаемая исследователями «тенденциозность» Ксенофонта вызвана, как мы говорили выше, его необычайной последовательностью. История, лишенная нравственного урока — всего лишь внешний перебор событий. Для того чтобы сделать выводы более выпуклыми, Ксенофонт какие-то вещи затушевывает, какие-то приукрашивает, но в целом он никогда не обманывает читателя. «Умолчания» автора «Греческой Истории» более чем подробно разобраны С.Лурье в примечаниях к тексту настоящей книги. Остановимся только на некоторых из них, дабы выяснить степень пристрастности Ксенофонта.
Из «Греческой Истории» совершенно выпали события 403—401 гг. до н.э. — время наивысшего могущества Спарты. Обычно объясняют данное «умолчание» нежеланием Ксенофонта рассказывать о том, как Лисандр насаждал в городах бывших союзников Афин олигархические правительства. Но с тем большим торжеством Ксенофонт мог бы рассказать о позиции Спарты и Агесилая, отказавшихся в конечном итоге вотировать действия Лисандра и признавших перемену правительств в полисах, свергнувших олигархию. Скорее, объяснить двухлетнюю лакуну можно отсутствием в это время реальных военных действий — стержня Ксенофонтовой «Истории».
Не должно смущать и «умолчание» касательно кажущейся нерешительности «азиатской армии» Деркилида и Агесилая. Известно, что в 398—394 гг. до н.э. персы под руководством афинянина Конона строили огромный флот, при помощи которого собирались отнять у спартиатов господство на море. Спартанское правительство одной из стратегических задач своей экспедиционной армии считало поход в Карию, где находились базы будущего флота. Между тем даже Агесилай ограничивался операциями на северо-западе полуострова и на побережье. Ксенофонт вообще почти не говорит о строящемся флоте, о необходимости же похода на Карию заходит речь лишь по той причине, что здесь находилась летняя резиденция Тиссаферна. «Дополняет» Ксенофонта Диодор Сицилийский. Однако в тексте последнего есть прямое указание на то, что главной базой будущего персидского флота должен был стать Саламин на о. Кипр (См. Диодор. XIV, 39). И неудивительно: греческая часть царской армады строилась именно там, варварская же, как говорит уже Ксенофонт (III, 4) — в Финикии. Таким образом карийские базы имели далеко не первостепенное значение. В лучшем случае, они были передовыми пунктами сосредоточения флота. Поход же против них был чреват громадным риском. Союзники почти не имели конницы, в то время как у Тиссаферна и Фарнабаза превосходная конница имелась в избытке. В случае, если бы армия Агесилая увязла посреди гористой Карии, неприятель легко вызвал бы среди вторгнувшихся греков голод, перерезав пути между Карией и Ионией — главной оперативной базой эллинов. К слову, если внимательно читать Ксенофонта, то станет видно, что именно создание конницы являлось важнейшей заботой Агесилая.
Зато сознательное, постоянное замалчивание роли фиванских полководцев Исмения, Пелопида, Эпаминонда действительно может быть поставлено в вину Ксенофонту. Соотечественники автора «Греческой Истории», даже когда они сражаются против Спарты, описаны либо нейтрально, либо с симпатией. А вот победитель при Левктрах не назван по имени. Неоднократные походы беотийцев в Фессалию, сражения с тамошними тиранами, закончившиеся подчинением Фивам этой обширной, богатой области, вообще не упоминаются. Сами Фивы, этот неутомимый, неугомонный противник Спарты в девяностые — шестидесятые годы IV в. до н.э., представлены в роли некой злой силы, возникшей ради наказания Лакедемона за его гордыню. Здесь остается только говорить об эмоциональной основе такой пристрастности. Фивы — государство, в свое время выступившее на стороне Перса (мы имеем в виду поход Ксеркса на Грецию — 480—479 гг. до н.э.), и в дальнейшем стремились блюсти прежде всего свой частный интерес. Их нападение на небольшой город Платеи стало одним из поводов к Пелопоннесской войне. Они были главным инициатором всех антиспартанских коалиций по окончании оной. Первенство среди других городов Беотии значило для Фив больше, чем судьба Эллады. Фиванцы первыми в истории Лакедемона подошли к вратам священных храмов Гераклидов. Они отобрали у Спарты Мессению. Наконец, Фивы, возмущавшиеся властью Лакедемона, сами стали устанавливать угодные им режимы в греческих полисах, едва почувствовали в своих руках силу. Поскольку же благополучие Эллады в целом Ксенофонт связывал с благополучием отчизны Агесилая, фиванцы должны были ему казаться безумцами, разрушающими фундамент, столетия поддерживающий греческую автономию.
Впрочем, грандиозная фигура Эпаминонда неожиданно вырастает в последних главах «Греческой Истории» — словно для того, чтобы заслужить похвалу своей воле, полководческому таланту, мужеству и тут же погибнуть, сгореть в огне им же раздутой междоусобицы.
Говорить о познавательности предлагаемого читателю труда просто излишне. Слишком многое из истории IV в. до н.э. мы знаем лишь благодаря Ксенофонту. Но привлекательность его не только в обилии конкретного материала, так интересующего историка-профессионала. Ксенофонт погружает читателя в гущу событий и ведет как учитель ученика, не выпуская руки. Ведет, как-то незаметно указывая на деяния, которые в любую эпоху считались образцами мужества и высоты духа. Это поведение Сократа во время пресловутого суда над стратегами (1.7.16) и бесстрашие спартанских гармостов, готовых в одиночку сражаться с целыми армиями (IV.8.39). Это судьба города Флиунта, оставшегося верным Лакедемону даже в, казалось бы, безвыходной ситуации (VII.7) и мужество немногочисленных лакедемонян, защищавших в 362 г. до н.э. Спарту от Эпаминонда (VI.5.10—14). Ксенофонт не поражает вычурными красотами стиля или глубиной рассуждений. Сила его в другом. Он естественен, реалистичен. Его нравоучения так вплетены в историческую ткань текста, что кажутся продолжением описываемых событий. Он видел то, о чем повествует, он лично знал многих действующих лиц «Истории» — и это делает ненавязчивую речь Ксенофонта максимально убедительной. Впрочем, стиль этого автора был высоко оценен уже в античности. Наверное, словами Диона Хризостома будет правильнее всего завершить это вступление к «Греческой Истории»: «Мысли его (Ксенофонта) ясны, просты, доступны для всякого. Способ выражения мягок, приятен, увлекателен. В нем много силы убеждения, много прелести, так что искусство его похоже не столь на мастерство слова, сколь на очарование»
Р.В. Светлов.
Основу издания составляют переводы «Греческой Истории» а так же «Отрывка», найденного в Оксиринхе в 1907 г. осуществленные С. Лурье в 1932—35 гг. Текст сверен с оригиналом и подвергнут редакции — по преимуществу терминологического плана. Сверка с оригиналом осуществлена по изданию Xenophontis operum. Tomus IV. Lipsae, 1840.
КНИГА ПЕРВАЯ
Через несколько дней после этого прибыл из Афин Фимохар с несколькими кораблями, и тотчас по его прибытии снова вступили в бой лакедемонская и афинская эскадры, причем победили лакедемоняне, предводительствуемые Агесандридом. Короткое время спустя, в начале зимы, прибыл на рассвете из Родоса в Геллеспонт с флотом из четырнадцати кораблей Дориэй, сын Диагора. Заметив его, афинский караульный оповестил об этом стратегов, [6] и они вышли против него с двадцатью кораблями. Чтобы избежать встречи с ними, Дориэй втащил на берег свои триэры около Ретия.
6
Фрасилла и Фрасибула. См. ниже. §7 и 12.
Когда афиняне приблизились, начался бой с кораблей и с берега; эта битва продолжалась до тех пор, пока афиняне не отплыли в Мадит к остальному войску, не добившись никаких успехов. Миндар из Илия, где он приносил жертву Афине, заметил, как идет эта битва, и решил оказать помощь с моря. Стащив свои триэры в море, от отплыл на соединение с флотом Дориэя.
Но и афиняне со своей стороны выплыли ему навстречу в море и, выстроившись вдоль берега, вступили около Абидоса в бой, продолжавшийся до сумерек. В одних местах побеждали афиняне, а в других сами терпели поражение, когда вдруг приплыл Алкивиад с восемнадцатью кораблями. Тогда пелопоннесцы устремились в бегство к Абидосу; Фарнабаз оказывал им всяческую помощь: и сам он сражался, пока только это было возможно, въехав на лошади в море, и другим своим всадникам и пехотинцам приказывал поступить так же. Пелопоннесцы составили сплошную стену из кораблей и, выстроившись на берегу, под их защитой продолжали бой. Вскоре афиняне уплыли назад в Сест, захватив тридцать вражеских кораблей без экипажа и вернув себе те корабли, которые они сами потеряли в сражении. В Сесте осталось только сорок афинских кораблей; прочие разошлись из Геллеспонта в разные стороны для сбора денег, а один из стратегов, Фрасилл, поплыл в Афины, чтобы оповестить афинян о случившемся и попросить войска и кораблей. После этого Тиссаферн прибыл в Геллеспонт, взял в плен Алкивиада, прибывшего к нему на одной только триэре с дарами гостеприимства, [7] и заключил его в темницу в Сардах, говоря, что персидский царь повелевает воевать с афинянами. Спустя тридцать дней Алкивиад, вместе с взятым в плен в Карии Мантифеем, раздобыв лошадей, бежал ночью в Клазомены. В это время находившиеся в Сесте афиняне, узнав, что Миндар собирается напасть на них с флотом из шестидесяти кораблей, бежали ночью в Кардию. Туда же прибыл из Клазомен и Алкивиад с пятью триэрами и эпактридой. Здесь он узнал, что корабли пелопоннесцев уплыли из Абидоса в Кизик, и отправился сам в Сест во главе отряда пехотинцев, приказав кораблям обогнуть полуостров и прибыть туда же. Когда же они прибыли и Алкивиад уже собирался сняться с якоря и выйти в бой, приплывает Ферамен с двадцатью кораблями из Македонии и Фрасибул также с двадцатью из-под [8] Фасоса; оба в это время уже взыскали взносы. Тогда Алкивиад отплыл в Парий, приказав и им следовать за собой, убрав большие паруса. Затем все корабли, собравшись в Парии в числе восьмидесяти шести, [9] с наступлением ночи снялись с якоря и на следующий день во время завтрака прибыли в Проконнес.
7
См. коммент. к гл. 2, §10.
8
Перевожу так вместе с Эд. Мейером G. d. A. IV, 607.
9
Сорок упомянутых в §11, шесть — Алкивиада и сорок Ферамена и Фрасибула.