Грех (сборник)

Прилепин Захар

* * *

Я жил уже не раз,

но больше жить не смею.

То чувственная страсть,

то вздорная идея

дожить мешали мне,

дособирать все крохи.

И нежил тихий снег

еловые дороги.

Прости мне, Отче, что

я не имел желанья

ловить горячим ртом

последнее дыханье.

Судьбы дар, как ни жаль,

я не берёг, не ластил,

и жизни не держал

за скользкие запястья.

Не сетуя, не злясь

я опадал неспелым.

Душа, в который раз,

легко прощалась с телом.

От столь коротких встреч

и частых расставаний,

вместить не в силах речь

времён и расстояний.

Я жил так часто, что

забыл

места и числа.

И вспоминать о том

Здесь не имеет смысла.

На войнах мировых

не успевал стареть я –

погиб на двух из них.

И попаду на третью.

* * *

Лечиться хотел – поздно:

пропали и кашель и насморк.

Щенка назову Бисмарк,

шампанским залью астры,

к безумию путь близок

в январский сухой полдень.

На ёлках снега созрели.

Пойдём их сбивать ночью?

Так неизъяснимо мило

смотреть на твои ножки,

что если смотреть мимо,

теряется смысл зренья.

Должно быть, ты стала лучше,

такой я тебя не помню,

не знать бы совсем, но поздно.

А если прижать ладони

к глазам, и, убрав, на звёзды

взглянуть – то они как люстры.

Все строки смешал – толку,

с таким же успехом можно

шнурки на ботинках спутать.

Нет сна. В закоулках мозга

всё ты; и, считая минуты,

сбиваюсь к утру только…

* * *

Как ногти вырастают после смерти,

вот так же чувство моё к вам,

со всею подноготной грязью,

по истеченьи срока жизни,

движенья своего не остановит.

Не бойтесь – если осень будет долгой,

она не будет вечной;

впрочем,

вот этого и нужно вам бояться.

Декабрь с обезображенным лицом,

и я, с заледеневшими руками,

и вы, замешанная с запахом сирени,

и с волосами цвета мокрых вишен,

и с прочей дурью,

прочей дрянью,

прочей ложью.

* * *

Ещё я растерял

ценность своего слова

так часто признаваясь

в неживых

выдуманных

мёртворожденных чувствах –

растерял

за что и был наказан

одиночеством

в очередном ледяном январе

со́лью

пустым горизонтом

снегом

сиплым голосом

одиночества

хандры небритый леший

тоски зелёный угол

слова-то всё какие

никчёмные

это ничего

завтра утром

девочка с ленивой улыбкой

посмотрит на меня в трамвае

я ей не понравлюсь

но что-то её заинтересует

перед выходом из трамвая

она обернется ещё раз и мы встретимся глазами

на улице

догнав её

я скажу:

«В моём доме много скучных книг

ещё у меня есть наручники

и несколько денег на бутылку пива

я поэт и к тому же умею

играть на гитаре Вертинского

(„Ваши пальцы пахнут ладаном“)

я могу сыграть тебе про пальцы».

* * *

и на невольничьем рынке Древнего Рима

где пахнет так что порой тошнит

на шумном и диком рынке

сын патриция

взбалмошный и самолюбивый

брожу с мальчиком-слугой

и ты там

в толпе рабынь на продажу

грязная и злая

отворачиваешься и закрываешь глаза

но я же видел тебя спустя две тысячи лет –

я узнал тебя сразу

и купленная мной

ты единственная кто имеет право

входить ко мне по утрам

когда я ещё сплю

ты приносишь мне ягоды и соки

а из всех мыслимых на земле огорчений

меня мучает только одно –

когда вишнёвая косточка

попадает на передние зубы

Белые сны

Июль был смугл, но август бел,

и

белы были сны.

Весь мир бледнел или седел,

как будто белены поел.

И было нам не по себе

от этой белизны.

Как привидение бела,

прикрывшись скатертью,

ты, кошкой выгнувшись, спала,

и просыпаясь, мило зла,

проклятья комарам слала,

смешно и матерно.

Во сне кружилась голова,

и что-то давнее…

Дышала ты едва-едва,

нещадно растрепав диван,

вчерашний выветрив дурман

своим дыханием.

Ладонь твоя мою звала,

как птица ищет корм,

как жаждет дождь иссохший злак,

я руку дал, хоть ты спала,

свою ладонь в мою вплела

и нежно, и легко.

В беспепелье тобою выжжен,

вживался в трепет глаз.

В любви твоей – в болотной жиже,

в любви твоей – в небесной выси.

И в линиях судьбы и жизни

стекался пот у нас.

От ветра дым паникадильный

проник в раскрытое окно.

А птицы по столам ходили,

и наше выпили вино.

* * *

Я потерял спички. Коробок потерял, говорю.

Потерял ощущение бренности, гибельности бытия.

Наглый, словно сорняк, стою на мокром ветру.

Счастье, как ты велико. Куда мне спрятать тебя?

Нет ощущения холода, слякоти. Пелена

ветра, тумана и снега не настигает меня.

Что-то крошится в ладонях. Кажется, это зима:

бесится, но не слышна, будто в немом кино.

Не принимаю к сердцу. Не научусь принимать.

Очень хочу принять, но сердце как тот щенок

глупо сидит в углу, в лужице на полу.

То он полижет живот, то он почешет скулу.

Сердце, где ты и что ты? Ты что же, вовсе нигде?

Не знаю твоё биение, не чувствую тяжесть твою.

Господи строгий Боже, как же ты не доглядел,

что я стою, улыбаясь. Даже, что просто стою.

Нет ощущения времени. Тёплый, безумный, живой –

вижу сплошное счастье. Куда мне столько его.

Стыло, я знаю, стыло. Я знаю и не могу

впустить в себя хоть на атом чёрную синеву –

гарью пропахший вечер – город в грязном снегу –

гибельность этого сердца – этого ветра звук.

Я не умею больше ни миловать, ни корить.

Что мне просить у Бога? Разве что прикурить.

* * *

Если в электричке

сидя друг напротив друга

мы прижмёмся к обмороженному стеклу щеками

и

постараемся соединить губы

то на стекле останется бабочка

а

на наших щеках рисунок пальцев всех

желавших узнать куда едем

* * *

Я не ведаю, что творю,

я тебе о любви говорю.

В светофорах мигающий красный.

Этой ночью дурною заразной

континенты идут ко дну.

Разве я при этом усну…

В светофорах мигающий свет.

Пропускаю помеху справа.

Пропускаю целые главы,

а конца в этой книге нет.

Как в бреду улетаю в кювет.

Ах, мигающий красный… алый…

Тёмно-розовый… огневой…

Словно сердце движенье встало.

Бледный месяц как часовой.

Опалённая тень краснотала

дай понять им что я живой.

Я не ведаю что творю.

Я тебе о любви говорю.

Ты родная, ты рядом одна.

Ты мне тысячу лет как жена.

Зимний пляс

Снегири в одеждах алых.

Косари в рубахах белых.

Боль в натруженных суставах.

Жар в руках остервенелых.

Косари одежды сняли,

на телах озноба синь.

Парусами обрастали

мачты сосен и осин.

Пью истомы сок солёный,

мне ни тошно ни легко.

Прохожу хмельной и сонный

по закату босиком.

Коли бос – идёшь и пляшешь:

пятки обжигает жуть.

Косари, рубахи снявши,

Снегирей в закате жгут.