Грех
Шрифт:
До автобуса они шли вместе, он по-братски чмокнул в щеку свою подружку, подсадил в переднюю дверь – и она лицом к лицу столкнулась с Петром.
– О, Змейка, здравствуй! Как ты похорошела, глаз не оторвать!
Зайнап потупилась, дверь уже захлопнулась, выскочить она не могла. Краска залила ее нежное личико, глаза наполнились слезами от стыда, а еще больше – от страха.
– Ну чего ты, Змейка? Да не бойся, я тебя обижать не стану, я провожу тебя до дома, вот и все.
– Не нужно меня провожать, я вас не знаю и знать не хочу.
– Ой ли? Мы что же, совсем не знакомы? Или у тебя память плохая? Или «таких», –
– Оставьте меня, – девочка дрожала всем телом и плакала.
– Эй, хороший русский офицер, зачем обижаешь маленькую узбекскую девочку? – вступился пожилой узбек в стеганом ватном халате, в тюбетейке и резиновых калошах.
– Да чего ты к ней прицепился? – поддержал узбека второй, стоявший рядом с Петром офицер. – Тебе что, мало скандалов, чего нарываешься?
Петр посмотрел на него тяжелым взглядом, перевел его на Зайнап, подмигнул, оскалился:
– Ладно, живи, Змейка, да запомни – мы обязательно встретимся. Обязательно! И скоро!
Старый узбек взял девочку за руку:
– Не бойся, кизим, не бойся. Где ты живешь? Я тебя домой отведу.
Через некоторое время, недели через две-три, Зайнап вместе с сокурсницами вышла из училища. Была уже поздняя осень, но дневное солнце еще пригревало, листья с чинаров опадали, ковром устилали землю и шуршали под ногами. Молодежь шла, поддевая эти сухие листья, Зайнап тоже сосредоточилась на них, на их шорохах и вовсе не заметила, что невдалеке притаился Петр. Он уже не первый раз приходил на эту остановку – что за служба у него была и где он брал столько свободного времени? – приходил и высматривал, куда утром входит и откуда вечером выходит Зайнап. Теперь он тайком запрыгивал на заднюю площадку автобуса и, пригибаясь и скрываясь, дождался, когда Зайнап сошла на своей остановке, выпрыгнул следом за ней.
– Здравствуй, Змейка! Видишь, я тебя нашел, теперь я знаю, где ты живешь, спрятаться тебе не удастся, придется со мною видеться.
Онемевшая, обомлевшая от ужаса Зайнап смотрела на Петра, как на чудовище, он и был чудовищем, только обличенном в человеческий образ.
Девочка стремглав кинулась к калитке, но он перехватил ее руку, рывком прижал к себе:
– Моей будешь! В субботу приду к фонтану на площади, посмотрим, куда сходить. Хочешь, в кино? Или в кафе? – он наклонился, поцеловал Зайнап в губы. – Ладно, иди, успокойся. В субботу в два часа буду ждать.
Девочка вбежала в дом, закрыла дверь на щеколду и буквально сползла на пол.
– Звездочка, это ты? Хорошо, что пришла, иди сюда, помоги мне.
В ответ не раздалось ни звука, мать выглянула из соседней комнаты, увидела сидящую на полу с безумными, испуганными глазами девочку.
– Доченька, милая, что с тобою? Тебя обидели? Ну, говори же!
– Это опять он. Он нашел меня.
– Кто он? Это тот мерзавец? Да как же так можно? Что же делать? Соня сейчас так далеко, посоветоваться не с кем. И защиты у нас никакой нет. Нет, я пойду в гарнизон, Ларисина мать скажет мне, к кому нужно обратиться, я все, все расскажу, я найду на него управу.
– Мамочка, мамочка, что ты такое говоришь? Кому ты все расскажешь? И что ты будешь рассказывать? Что я родила ребенка? Что у Сони не ее ребенок? Что ты будешь рассказывать, тем более Ларискиной маме? Сразу все и обо всем узнают и опозорят всю нашу семью. Соне не звони, она издалека нам
Прошла почти неделя, наступила суббота. Зайнап из училища ушла пораньше и отправилась домой другой дорогой.
Петр высматривал ее возле училища, уже все вышли; Зайнап среди них не было. Он понял, что она сбежала раньше, но все-таки дошел до фонтана, не увидел девочку, разозлился, грязно выругался, доехал до ее дома, как раз в тот момент, когда в калитку входил Азиз, старший брат Зайнап, появившийся без предупреждения после многолетнего отсутствия. Последние четыре года о нем ничего не было известно. После отъезда он первое время слал хоть короткие весточки о себе, но было непонятно, где и кем он работает? Потом он вообще пропал, обратный адрес на своих письмах он никогда не писал. Мать переживала, а потом решила – будет как будет.
Ему теперь было двадцать пять лет, он был невысоким, коренастым, с крепкими широкими плечами. Выглядел он намного старше; на лице от виска до подбородка шел неровно заживший шрам. Одет он был в телогрейку, с одной сумкой в руках.
Мать и Зайнап выскочили во двор, стали обнимать гостя, повисли на нем; он скупо улыбался и говорил:
– Да ладно-ладно, хватит! Идем в дом, давайте заходите!
Мать поставила на горячую печку воду, согрела ее, набрала в корыто, в кувшин, хотела помочь сыну, но он выпроводил ее за дверь. Только вдруг оглянувшись, мать увидела, что он весь расписан синими чернилами, у него на груди, на руках, на спине и кресты, и какие-то церкви, и буквы русские написаны, не смогла рассмотреть, дверь захлопнулась.
Быстро собрали на стол, особенного у них ничего не было, обе клевали, как птички, понемногу и без изысков. Нашелся кусочек брынзочки, от вчерашнего – полкурицы, лепешки мать сегодня пекла, яичницу сгоношила.
– А выпить есть чего?
– Есть немного прошлогоднего вина, а больше ничего, сынок. Ты кушай, кушай, да о себе расскажи. Где же ты так долго был? Ничего не писал, мы уже думали-думали, да ничего не придумали. Решили, как Бог даст, так и будет.
– Вот и дал ваш Бог, вернулся я.
Зайнап помнила брата семнадцатилетним, он хороший был, добрый, всегда ей помогал, они вместе и за травой ходили, и клети за животными чистили, он даже коз умел доить. И играл с нею.
– А что так бедно живете? Ни мяса, ни колбасы, ни сыра нет. Хлеб хоть есть, масло?
– Лепешки я утром напекла, сынок, свежие. А масла нет, мы со Звездочкой редко его покупаем.
– А что ж, козы где, кролики?
– Продали. Я за ними смотреть не могу, сердце у меня болит. Зайнап тоже долго и тяжело болела, вот Соня приезжала и все продала.
– Соня-то как? Уже генеральша?
– У Сони все хорошо. Они сейчас в Белоруссии служат, дочка у них маленькая.
– Родила все-таки?
– Родила, девочка у нее, скоро годик будет.
– Ладно, посмотрим, как дальше быть. Немного отдохну и работать начну.
– А где ты будешь работать? На кого-то выучился?
– Выучился, мать, выучился. Где сам, где помогли, – и ничего больше о себе Азиз не рассказал.
– Все, устал! Спать хочу! Я буду жить в этой комнате, сюда не заходите, нужно будет убраться – сам сделаю. Не суйтесь сюда, – и ушел в свою комнату, дверь плотно закрыл, пошуршал-пошуршал немного и захрапел громко и заливисто.