Грех
Шрифт:
– Нет, дочка, я в чужой дом не пойду. А о тебе подумаю, может, отпущу. Хотя и там безопаснее ли? Где этот подлец, который обидел тебя? Он еще там?
– Не знаю, мамочка, я его никогда больше не видела, – соврала девочка, отвернувшись и занявшись каким-то делом.
– Смотри, доченька, будь осторожна. Конечно, если Азиз придет со своей компанией, хорошего будет мало. Тебе с ними делать нечего. И спрятаться в городе негде, не у кого. Отпущу я тебя, ты пока помалкивай, и я промолчу, потом что-нибудь придумаю.
Вот и пришел Новый год! Зайнап, Лариска и ее мама сидели за праздничным столом втроем. Шампанское открыть не могли, не
– Как вы выросли, какими взрослыми стали! Совсем разные, но обе такие красивые, стройные! Небось мальчишки проходу не дают? Смотрите, девочки, поосторожнее с ними, вам еще только по шестнадцать будет, еще полтора года до окончания школы и училища, а там и об институте пора задуматься. Ты, Зайнап, наверное, теперь в педагогический пойдешь? А моя Ларисочка еще не поняла, кем хочет быть. Мы, наверное, весною уедем отсюда, папу нашего должны перевести. Жалко, не в Москву, там было бы из чего выбирать, – вздохнула женщина, прожившая с мужем всю жизнь по гарнизонам. Для нее слово «Москва» было недосягаемой мечтой, но такой желанной!
От впервые выпитого шампанского девчонки раскраснелись, развеселились, стали у матери в клуб отпрашиваться:
– Вон, мамочка, сколько народу на улице! Все в клуб идут! Мы же вдвоем, что с нами случится? Ну, мамочка, миленькая, золотая, ну отпусти! Мы часика полтора-два потанцуем и вернемся целыми и невредимыми.
Зайнап молчала. Ей очень хотелось потанцевать под хорошую музыку, в клубе играл духовой оркестр, но она знала, что там будет Петр…
Мать постучала в дверь к молодым соседям по площадке – не пойдут ли они в клуб? Пойдут?
– Тогда я девочек своих вам доверю. Присмотрите, чтобы их никто не обидел, а когда натанцуетесь, приведете домой.
Девочки переглянулись – Лариска была счастлива до самых ноготков, накрашенных по случаю Нового года ярко-красным лаком. Зайнап была радостно-испуганной:
«Да что ж мне его теперь всю жизнь бояться? Ничего плохого он мне в клубе не сделает, а больше я с ним никуда не пойду», – думала девочка.
Петр был со своим другом с Виктором. Он высматривал поверх голов, когда же появится Зайнап? Он был уверен, что она обязательно придет, куда ей деваться. Женщина должна быть послушной, восточная – тем более, а уж беззащитная – эта должна быть полной рабыней!
При появлении девочек на его лице засияла победная улыбка, он добился своего! Вразвалочку они направились к подружкам, поздравили с Новым годом и пригласили в буфет:
– Пойдемте, шампанского выпьем, пирожных много вкусных завезли!
– Нет-нет, нам лимонаду! – Лариска сразу согласилась идти с ними в буфет.
Виктор взял под руку Лариску, Петр – Зайнап, с многозначительным взглядом.
Уговаривали девочек, уговаривали и таки уговорили выпить по бокалу шампанского, пенистого, игристого напитка, все вокруг его пили, ведь Новый год!
Себе мужчина взяли водки, они уже слегка навеселе были, решили добавить. Зайнап отвлеклась, помахала рукой Ларискиным соседям – мы здесь, мы на месте, не волнуйтесь, а Петр, воспользовавшись этим моментом, вылил в бокал девочки рюмку водки. Девочка не поняла, отчего вино горше, чем они пили дома, спросила, а Лариска, пробуя
– Раз бутылка другая, значит и вкус другой. Пей!
Зайнап впервые в своей жизни попробовала вино. Оно водилось в их доме всегда – чистое виноградное вино, без дрожжей и без сахара, так, перебродивший виноградный сок. Мать угощала им участкового, рассчитывалась, когда привозили дрова или уголь. Но даже их чистого домашнего вина Зайнап пробовать не приходилось – ни мать, ни Соня, ни Тимофей Сергеевич, никто в их доме вина не пил. А уж ей и мысли такие в голову не приходили.
Еще голова не проветрилась от выпитого дома новогоднего бокала, а тут Петр подсунул страшную смесь, от которой и более опытные дуреют. Зайнап стало плохо, она вышла на свежий воздух, ее стошнило, все выпитое и съеденное фонтаном изрыгнулось из нее. Платье было испорчено, в зал возвращаться было нельзя, да и сил у нее не было, все плыло и качалось, она едва стояла на ногах.
А тут и Петр вышел, накинул на девочку ее пальтишко и повел в сторону офицерского общежития, уговаривая:
– Как же в таком виде домой явишься, тем более к Лариске? Сейчас платье застираем, утюгом просушим и вернемся в клуб.
Зайнап соображала совсем плохо и послушно шла, поддерживаемая Петром, шла к своему эшафоту, совершенно не осознавая этого.
Петр все рассчитал правильно: в общаге было пусто, кто в наряде был, кто праздновал Новый год в клубе или у знакомых. Он почти без сопротивления снял с Зайнап платье, белье, обтер ее тело влажным полотенцем и уложил на свою кровать. Платье стирать он и не думал. А девочка вдруг заснула крепким сном. Он любовался ее фигуркой, маленькими тугими грудками, одновременно стягивая одежду с себя. Улегся рядом, прижался к телу девочки, стал медленно и искусно поглаживать ее грудь, соски напряглись, стали как спелые вишни; упругий животик, ножки, снова возвращался к груди, языком касаясь сосков, опять блуждал по животику и что-то случилось! Девочка непроизвольно стала отвечать на умелые ласки, нет, не девочка, ее юное тело стало отвечать на ласки, она открылась, словно утренний цветок.
Петр был не очень трезв, но обладание этим прекрасным телом, затрепетавшим в ответ, доставило ему такое удовольствие, какого он не испытывал никогда во всем своем многолетнем опыте.
Он утомил себя раз, снова принялся ласкать Зайнап, и снова тело девочки ответило ему, оно трепетало и извивалось в приливе животной страсти.
Зайнап наконец стала осознавать, что с нею происходит, пыталась вскочить и убежать, но Петр удерживал ее, удерживал и приговаривал:
– Какая ты горячая, Змейка моя, какая горячая! Теперь ты навсегда моя, понимаешь? Да не плачь, не плачь, я, может, женюсь на тебе, тебе уже шестнадцать будет? Пойдем распишемся, в Москву поедем. Хочешь в Москву? Тогда люби меня! – и снова, и снова овладевал ею.
Зайнап уже не сопротивлялась, ее физическое естество созрело для любви. Но было стыдно и страшно – вдруг она опять забеременеет? Но тело уже отделилось от головы, оно трепетало, двигалось, наслаждалось, и хоть голова и подавала сигналы тревоги, они были намного слабее животного инстинкта.
Время напомнило о себе, когда народ стал расходиться из клуба. Шум, песни, приближающиеся к общежитию, заставили их опомниться. Судорожно натягивая белье, платье, пальтишко Зайнап вместе с Петром выскочили на улицу и бросились к клубу.