Грешным делом
Шрифт:
Когда у меня было такое настроение, я отдавал себя на волю Воображения. Вот и сейчас, стоило мне закрыть глаза, как оно тут же нарисовало мне другой мир, где было тепло и уютно, где из- за двух остеклённых высоток выглядывало солнце. Откуда взялась эта картина, я не знаю. Но стоило мне закрыть глаза – и вот она! Стоят две башни, между ними восходящее солнце. Где -то высоко, за одним из окон, когда тонкая тюль, колыхнувшись от ветра, открывала внутреннее убранство комнаты, я успевал рассмотреть мебель с дорогой обивкой, кровать с золотыми набалдашниками, царские пуфики с жёлтой бахромой по краям и зеркало в фигурной оправе. Может, однажды мы с Цилей будем жить там, думал я. Поэтому
Возле домов в моей мечте по дорожкам ходили благовоспитанные и красиво одетые люди. По небу над башнями летали белые птицы, играла где –то тихо музыка… Но что это? Некий пьяный мужчина, неизвестно как влезший в моё сознание, расстегнув штаны начал справлять свою надобность прямо на фасад одной из высоток. «Сволочь и сюда влез!», подумал я, открывая глаза.
Мир реальный, неприветливый и тёмный, сразу же бросился на меня, ударив по глазам летящими в стёкла ледяными осадками. Снежинки, плавясь от тепла, мгновенно теряли форму, оползая вниз рваным потоком и оставляя в душе озноб. Эта однообразная картина навевала сон.
Спал я и впрямь мало в последнее время, утром институт, вечером работа, и глаза стали сами собой закрываться. Я опять видел дом, а, может, их было много. Всё расплывалось. Мимо машины к пивной, распевая песни, прошла троица. Я открыл глаза. Этих троих я видел уже раньше. В народе их называли «алканавтами», потому что они, достав горючее, тут же улетели на свою планету. А утром появлялись возле пивной или магазина снова. Обычно день у этих троих начинался с того, что они выходили к пивняку собирать подачки. Набрав нужную сумму, они брали пиво и уходили в сквер, в пивняк их не пускали, а после этого шли в какой- нибудь подъезд, чтобы растянуться на лестничной клетке.
Зимой помимо лестниц местом их обитания были также чердаки и подвалы. Сбор подачек у этих троих был отработан. Увидев кого –то подходящего, один из них с заискивающими глазами подбегал к добыче, смешно гуляя ногами, как ящерица, а потом возвращался с мелочью. Я уже знал, что завтра они снова будут стоять возле магазина и искать чьи -то глаза. Ко мне они тоже часто протягивали руку, словно чувствуя: этот не откажет. И впрямь, когда к тебе протягивают руку, то что –то вдруг шевельнётся в тебе, наподобие жалости, и ты сунешь им мелочь. А потом будешь идти и плеваться, потому что из -за твоей человечности они скоро начнут узнать тебя, своего благодетеля, как собака узнаёт своего хозяина, в самом неподходящем месте, к примеру, когда ты, усталый, ничего не подозревая, идёшь домой – и привязаться!
И тогда тебе придётся убегать от них, лавируя во дворах между ларьков, шарахаясь от кошачьего визга фрамуг, оскалов зарешеченных окон и совдеповских морд торговых ларьков. Для маскировки тебе возможно даже придётся затесаться даже в толпу пролетариев, и сделать вид, будто ты возвращаешься вместе с ними с работы. Но вскоре ты сбежишь и от них. Потому что эти, с виду вполне трезвые, но серьёзно обсуждающие решения очередного пленума ЦК КПСС, намного, в миллион раз страшнее тех, пьяных!
Отделавшись от всех своих преследователей, я бежал со всех ног к дому, мысленно уворачиваясь от наковален рабочих спецовок, кувалд ватников и кирпичей лиц, пока не замечал, наконец, родной козырёк подъезда с горящей лампочкой-луной наверху.
Здесь я останавливался и дальше уже шёл не спеша. Кем я только себя не чувствовал, пока лифт шёл наверх – крошечным мотыльком, попавшим в гиперловушку, солнечным зайчиком внутри грандиозного куба, единственным зрителем в пустом кинотеатре, где шёл никому не нужный фильм, преступником, сбежавшим от наказания
Не знаю…
Двери лифта, где я ехал, были исписаны кем -то, пол вечно залит мочой…Не могу описать состояние, которое я испытывал! Брезгливость – самое заурядное из них. Когда лифт, наконец, останавливался, я выскакивал на общий балкон, чтобы вдохнуть кислорода. Вокруг были сплошные многоэтажки, крыши которых были соединены проводами. Хлопали от ветра подъездные двери. Полоскалось на верёвках бельё на балконах. В многочисленных квартирах горел свет. И они это называют: "спальным районом", говорил я шёпотом, глядя на это зло и непримиримо.
Здесь точно всё спало! Как на том архитекторском рисунке, где нет живого, а торжествует лишь схема. Вот он триумф школьной геометрии, парад углов, биссектрис и окружностей, диктатура площадей и четырёхугольников, засилье перпендикуляров и линий, победа цифры и владычество рейсфедера – периметр! Милые, хотелось мне крикнуть, где все природные линии, где радужные изгибы и аттики? Где капители, волюты и картуши? Где заурядный декор и элементарный краски, сволочи? Где всё то, что не помогает человеку не спать разумом! Мучители! Я агонизирую здесь, слышите, я умираю! Я просто ору вам: когда вы, наконец, проснётесь?! Что вы тут натворили, соотечественники?!
Из этого мрака хотелось вырваться, шагнув с балкона в вечность и крикнув напоследок: «да пошли вы все»! Но вместо этого, я поворачивался и плёлся по коридору с отвалившейся плиткой домой, где тоже был сон разума, но где, по крайней мере, были книги! В них авторы оптимисты писали, что от жизни надо получать удовольствие. Но я не понимал, как можно получать удовольствие от того, что было вокруг? Даже лебедей на пруду возле дома и тех съели!
Этот мир давил и постепенно по микрону весь оказывался в тебе со всей его любовью и изъянами! Ты сам был плодом его дерева. Вкусным плодом или нет, сами знаете. И надо было либо ждать, пока тебя сорвут, либо упасть вниз, туда, где асфальт, либо приготовиться к тому, чтобы гнить здесь до конца жизни – и не было другого выхода!
На этих моих мыслях багажник «Жигулей» вдруг открылся и туда, судя по характерному толчку, туда бросили, наконец, что –то нужное.
Дома, едва Зоя открыла сумку и начала выкладывать продукты, мы зааплодировали. Одна за другой на столе появлялись банки с крабами, чёрной икрой, паштетом и сардинами, упаковки с копчёностями, финской колбасой, козьим сыром, венгерскими огурцами, сигаретами «Мальборо» и «Честерфильда», бутылками марочного коньяка, рябиновой наливкой и чешским пивом. В недрах спортивного баула обнаружились также красные рыба и икра, датский бекон, копчёный язык, иракские финики, кальмары, зефир в шоколаде и набор крошечных шоколадок из Австрии «Моцарт». Последней на столе оказалась фляга «Бехеровки». В Советском Союзе умели снабжать продовольственные базы, где отоваривались все коммунистические бонзы. Ура, так я согласен жить!
– Это чур мне, – предупредила Зоя, отодвигая ликёр в сторону, – напоминает о Праге. Обожаю чехов – напьются и ржут, красота! Накоплю денег, уеду туда. Одна. Или с другом. Поедешь со мной? – Вдруг спросила она Анастаса, вызвав наш общий смех.
Не ожидавший такого вопроса Анастас с довольно комичным испугом уставился вначале на меня, потом на Цилю, потом уже на Зою, вызвав этим дополнительный приступ нашего хохота.
Пока мы ждали, что он ответит, Циля весело и немного сурово буравила Зою взглядом, будто мама, которая обожает дочкины шалости, но в то же время не позволяющая ей слишком распускаться.