Грибница
Шрифт:
— Бог ты мой! Саныч, миленький, что с тобой? Тебе плохо? Сердце? — запричитала она, разом забыв все предупреждения командира о коварстве пленника. Слишком много смертей ей пришлось увидеть за это лето, чтобы не бояться за каждого живого человека, пусть даже и плохого. — Сейчас, сейчас. У меня тут есть валидол, всегда ношу его с собой.
Она принялась рыться по многочисленным кармашкам своего передника, который, чудесным образом вмещал практически все необходимые хорошей хозяйке мелочи. На пол уже полетели маленькие ножницы, огрызок карандаша, крохотный блокнотик, большая пуговица и катушка чёрных ниток с торчащим из неё игольным ушком.
— Ага, вот они! — торжествующе воскликнула женщина, выуживая из очередного
— Что, уже прошло? — растерянно спросила она и тут же вспомнила предупреждение Сергеича о хитрости этого типа. Он её обманул! Прикинулся больным, чтоб поиздеваться над старой дурой. Фёдоровна мигом вскипела. — Ты, что шутки со мной шутить вздумал? Я чуть разрыв сердца не получила! Правильно Серёжа меня предупреждал. Поделом мне, старой дуре. Пожалела, раскудахталась! Бандюга! — трясущейся рукой Фёдоровна сунула валидол себе в рот.
Саныч, которого её прикосновение выдернуло из состояния глубокого транса, не понимал, что происходит. Слова Фёдоровны были для него просто бессмысленным набором звуков. Единственное, что имело сейчас значение — это осознание того, что он смог. Он смог это сделать! Он нашёл её! Он предупредил Иру! Он не говорил с ней словами, так как не смог их вспомнить в нужный момент, но был уверен, что она поняла смысл картинок, которые он передал ей.
Карта с метками от маркера. Ухмыляющееся лицо Кирилла. Оружие. Много оружия в багажнике чёрного джипа. Машины, выезжающие в темноту за ворота. Сама Ира, убегающая в какие-то заросли. Бегущая! Бегущая! Бегущая!
Каждая картинка указывала на угрозу, была пропитана ощущением близкой опасности, но постепенно они блекли, теряли резкость и начинали таять. Так же чувствовал себя и Саныч: блекнущим и теряющим свою сущность. Он заблудился в своём сне, стал как бы одним из его персонажей и уже почти не осознавал себя.
Фёдоровна, сама того не подозревая, вернула ему связь с собственным телом, ощущение его физической составляющей. Фактически она указала ему путь домой. И теперь, оглушённый низвержением из эфирного мира в свою старую телесную оболочку, он задыхался и страдал. Постепенно он отдышался, и большое тёмное пятно перед ним приняло форму женщины. Фёдоровны. Она что-то говорила в своей кудахтающей манере и рылась в многочисленных карманах необъятного серого передника. Как она оказалась тут? Только что, перед тем как закрыть глаза, он видел её уходящей из подвала. Он уснул? Или… Тут Саныч заметил, что крохотные окошки под потолком подвала уже не чёрные, как ночью, а золотые как днём. Сколько же он проспал? Саныч ужаснулся: вполне возможно бандиты уже нашли убежище Иришки и сейчас там кипит сражение. Только бы её не схватили! Саныч судорожно вздохнул.
О чём там квохчет эта старая наседка? Валидол? Зачем ему валидол? А вот ей бы он не помешал: ишь какая бледная. А! Значит он бандюга?! Сейчас она узнает, кто тут действительно бандюга. И Саныч, забыв об угрозах командира, вывалил на опешившую женщину всю правду о её ненаглядном «Серёженьке» и об остальных её «мальчиках». Где-то во второй трети его рассказа Фёдоровна упала в обморок, а распалённый своей ненавистью Саныч, даже не заметил этого и продолжал истерично орать, выкрикивая слово за словом, словно коммунист на митинге, словно питбуль в яме. А когда закончил, то почувствовал, что теперь ему действительно нужен валидол. Тяжело дыша, он замолчал и непонимающе уставился на распростёртое на бетонном полу тучное тело в цветастом платье и сером переднике со множеством карманов. Только сейчас до него дошло, что он сотворил. Свою злобу, свою боль и унижение он вытолкнул на эту ни в чём не повинную душу. Проткнул отравленной иглой доброе отзывчивое
Полуденный луч проник через оконце подвала и упал на лицо Фёдоровны, высветив каждую синюю прожилку на её изжелта-бледной, пористой коже. Сквозь сомкнутые веки свет попал на сетчатку и зрачок глаза рефлекторно сузился. Это привело женщину в чувство. Она плотно зажмурила глаза и прикрыла их рукой. Голова просто раскалывается, а тут ещё этот свет! Не отрывая затылка от пола, Фёдоровна начала шарить по карманам в поисках валидола. С чего бы утром у неё так болело сердце? Где же эти чёртовы таблетки? Пальцы нащупывали в карманах всякий хлам, а упаковка с валидолом как будто провалилась сквозь землю.
И вовсе она не провалилась. Она просто упала на пол. Выпала из её пальцев и упала вниз. Вот и всё. Её нет в карманах, потому, что она лежит сейчас на сером и холодном бетонном полу в подвале, где-то здесь, рядом с ней самой, тоже лежащей на этом же твёрдом и просто ледяном бетонном полу.
Теперь женщина принялась шарить руками вокруг себя. Натруженные шершавые ладони мягко шелестели, касаясь ещё более шершавой поверхности пола. Действительно, бетонный пол. И чего, спрашивается, она разлеглась тут? У неё же больные почки и радикулит.
А! Она же упала, как и её таблетки, взяла и упала на этот гадкий грязный пол, да ещё и ударилась бедром об табуретку. Поэтому, у неё болят не только голова и сердце, а ещё и нога.
И всё из-за этого старого кретина. Ну, надо же было так напугать её! Прикинулся умирающим, а она, дура, поверила, таблетку ему искала. Да где же этот чёртов валидол?
Фёдоровна рискнула повернуть голову и приоткрыла один глаз. Прямо перед своим лицом она увидела упаковку таблеток, но чтобы их поднять ей пришлось перевернуться на бок и дотянуться до них правой рукой. Лежать на левом боку было тяжело, и она снова откинулась на спину. Надоедливый лучик уже успел переместиться куда-то вверх, и больше не слепил глаза. Фёдоровна отправила в рот сразу две таблетки со вкусом ментола и принялась старательно их рассасывать. На её счастье, в ближайшие двадцать минут она не вспомнила событий, приведших к её обмороку, и истрёпанное сердце получило так необходимую ему передышку.
Почувствовав некоторое облегчение, Фёдоровна решила, что её бедным больным почкам и пояснице вполне достаточно лежать на холодном полу, и попробовала встать. Охая и постанывая, она снова перевернулась на бок, потом на живот и встала на четвереньки. Немного постояла так, отдыхая. После этого она смогла подняться на колени и, оперевшись рукой об одно из них, тяжело поднялась на ноги. Так встают с пола старые люди. Старые и больные люди, которым некому помочь, кроме них самих.
Фёдоровне сразу же захотелось сесть, но, оказывается, проклятый табурет тоже решил поиграть в эту игру и валялся, опрокинутый, на полу. Наклониться, чтобы поднять его, у женщины не было сил, и она осталась стоять, слегка покачиваясь от слабости и головокружения. Спустя десять минут она всё же нашла в себе силы поставить табурет на ножки. Как только она уселась на него, ей сразу же полегчало.
Теперь Фёдоровна вспомнила и о Саныче, из-за которого с ней приключилась эта оказия. Она подняла глаза и буквально наткнулась на его полубезумный взгляд. У мужика был такой вид, будто бы он только что проснулся с перепоя и страдал жутким похмельем. Глаза его были красные, дикие, и смотрел Саныч на неё так, словно она превратилась в какого-то жуткого монстра или в приведение. Если б Фёдоровна не знала, что Саныч сидит прикованный к железной трубе, то подумала бы, что дед раздобыл где-то водочки и накушался ею аж до белой горячки. С ним явно было что-то не так.