Грибница
Шрифт:
Звук повторялся снова и снова с настойчивостью капающей воды. И внезапно Саныч понял, что появление звука в этот безветренный день может означать только одно: здесь есть кто-то живой. И тогда он развернулся и побежал обратно, в глубину мёртвого лабиринта, из которого только что так стремился вырваться.
Бетонные стены отражали звук во всех направлениях, и эхо от него металось от одного дома к другому, кружась вокруг Саныча, словно неуловимая завируха. Теперь мужчину мучила другая мысль: если звук прекратится, то он никогда не найдёт его источник в этом проклятом лабиринте. Саныч бегал между домами, обливаясь потом и чувствуя, что его сейчас хватит удар. И в тот момент, когда он уже готов был сдаться, перед ним открылась просторная детская площадка, на которой
Единственная мысль, пришедшая Санычу в голову на тот момент, была о том, что ребёнок ещё слишком мал для таких упражнений и может сорваться. И стоило ему только подумать об этом, как именно это и случилось.
Качели сделали полный оборот, и когда сидение на миг зависло в самой высокой точке над несущей осью, мальчик сорвался и плашмя грохнулся на землю. По инерции качели совершили ещё один полный оборот, и тяжёлое деревянное сидение пронеслось совсем близко над распростёртым в пыли телом.
Саныч понял, что если ребёнок остался жив и вздумает приподняться, то седушка, заключённая в металлическую раму, размозжит ему голову. Эта мысль заставила его броситься вперёд и на лету остановить снова несущееся вверх качели. Он растянул какие-то мышцы в спине и ушиб правое запястье, но в тот момент это не имело значения. С колотящимся сердцем он склонился над ребёнком и принялся осторожно ощупывать его руками в поисках переломов. Их не было. По крайней мере, Санычу так показалось.
Он рискнул поднять бесчувственного мальчика на руки и перенести его в тень дерева, где стоял железный стол для игры в пинг-понг. Он положил мальчика на этот стол и смочил ему лицо водой из своей фляги. И тогда убедился, что Бог всё-таки есть потому, что ребёнок быстро пришёл в себя, и у него не оказалось никаких опасных травм. Это было просто чудо, поскольку малыш рухнул с пятиметровой высоты на твёрдокаменную землю, и Саныч мог поклясться, что слышал, как хрустнули его кости. И он не имел ни малейшего понятия, что бы он делал, если бы они действительно сломались. А теперь мальчик неподвижно лежал и смотрел на него своими странными, слишком тёмными и слишком большими глазами. Саныч не знал, как истолковать этот взгляд, но он был так рад, что мальчонка остался жив и, что он, Саныч, теперь не одинок, что порывисто обнял его за худенькие плечики и прижал к своей груди. Спустя несколько секунд пацанёнок уткнулся ему в плечо и разревелся. Так Саныч обрел сына.
Его звали Данил, и он уже с неделю был круглым сиротой. После смерти родителей его приютили соседи. Но и их семью не пощадила ужасная хворь, и вскоре мальчик повторно остался в одиночестве. Когда умерла тётя Галя — соседка с верхнего этажа, наверное, только ради него и продержавшаяся дольше всех остальных жильцов в доме, он поселился на улице в игрушечном домике, стоящем на детской площадке. В нём было голо и грязно, зато не было призраков, которые пугали его в родительской квартире. Туда он возвращался только затем, чтобы взять очередную бутылку минеральной воды и столько упаковок Мивины, сколько умещалось в карманах его шорт и в руках. После этого летел с шестого этажа по лестнице, словно за ним гнались черти, и бросался к этим качелям. Их ржавый скрип разрывал оглушающе-ватную тишину вокруг и прогонял призраков обратно в тёмные пещеры подъездов. Стремительное качание давало Данилу ощущение того, что он птица и может улететь из этого ужасного места в заоблачный мир, где его ждут родители.
С каждым днём у него получалось взлетать все выше и выше, а вчера он сделал «полное солнце», и если бы Антон из соседнего подъезда мог это увидеть, то наверняка перестал бы дразнить его «Пёсой» за странные глаза. Сегодня Данил хотел побить свой рекорд и сделать «двойное полное солнце», но потные ладони соскользнули с железных прутов, на которых висело сидение и он упал. Если бы не Саныч,
Иру они заметили первыми. Это случилось спустя два дня после их знакомства в десятке кварталов от Даниного двора. Девочка выглядела насмерть перепуганной и постоянно озиралась по сторонам, как будто всюду ей мерещились чудовища. Сан Саныч подумал, что внезапное появление лохматого мужика может окончательно перепугать малышку, и она скроется от них в лабиринте старых хрущевских дворов.
Проблему разрешил Данил. Он просто подошёл к девочке и спросил, как её зовут. Она машинально ответила и так же машинально задала встречный вопрос. Данил представился и попросил открыть ему бутылку с лимонадом, у которой была слишком туго завинчена крышечка.
Явная слабость мальчика и его небольшой рост успокоили девочку-подростка, и она почувствовала себя гораздо увереннее. Они выпили лимонад и вместе прикончили коробку шоколадных вафель, только тогда Данил предложил Ире познакомиться с Сан Санычем. Сначала она встревожилась, но потом подумала, что раз этот мужчина с Данилом, то боятся нечего. И вскоре они вместе ужинали распаренным в кипятке порошковым картофельным пюре с консервированными сардинами и маринованными огурчиками из фирменной банки. Потом закусили мятными пряниками, запивая их горячим какао, и впервые после Пыления почувствовали себя если не счастливыми, то хотя бы близкими к этому.
Втроём они больше не боялись оставаться в мёртвом городе и стали собирать припасы для поездки в родное село Сан Саныча. Они не спешили и часто отвлекались на игры и отдых. Ох, как же он ненавидел себя потом за эту беспечность! Он оттягивал время отъезда в надежде, что повстречает ещё каких-нибудь людей. И он, таки, повстречал их! Только словом «люди» их нельзя было называть, ибо это были монстры в человечьем обличии.
Если бы Санычу не взбрело в голову разбить свой лагерь на таком видном месте, они бы просто проехали мимо на своих пыльных машинах и всё бы обошлось. Однако всё случилось так, как случилось, и когда Саныч доверчиво раскрыл объятья и шагнул навстречу улыбающимся парням, они нацелили свои автоматы ему в грудь. Он оцепенел и время остановилось.
Словно мартышка перед питоном Каа в руинах разрушенного города, он опустился на колени и застыл в этой позе перед дулом чёрного АКМ. И не шевельнулся на протяжении всего того времени, пока бандиты по очереди насиловали Иру.
Старик заплакал, склонившись к полу настолько низко, насколько позволяли прикованные к трубе руки. Фёдоровна стала гладить его по напряжённым и вздрагивающим в такт всхлипам плечам.
— Ну, полно тебе, Саныч. Былого не воротишь, — украдкой, она утёрла глаза. — Но теперь нас с тобой двое и мы не позволим им причинить девочке вред.
— Фёдоровна, милая, да что ж мы можем сделать? — сквозь рыдания проговорил Саныч. — Я старый трусливый дед, а ты всего лишь слабая старуха.
— Чтобы подсыпать в тарелки яду, много силы не надо, — неожиданно жёстко сказала Фёдоровна. И от её тона по спине Саныча побежали мурашки.
— И ты сможешь? — спросил он и посмотрел на возвышающуюся над ним на табурете, старую женщину и понял, что не хочет слышать ответа.
— Ради девочки, смогу! — решительно ответила она и больше они не разговаривали.
К счастью, Фёдоровне не пришлось испытывать себя и подсыпать яд в борщ бандитам. Они вернулись поздно ночью без пленников, злые и усталые. Проведя на ногах почти полные сутки, командир утратил свою обычную проницательность и не заглянул в подвал к арестанту. Выпустить Саныча и успокоить Фёдоровну он поручил Кириллу, а тот, в свою очередь, перепоручил дело Витьку.
Засыпая на ходу, Витёк ввалился в подвал и махнул старухе, чтоб выходила, а о Саныче он вообще забыл. То, что Фёдоровна находилась подле арестанта, его не насторожило. Её бледность и ожесточённый взгляд, которым она смерила его, приблизившись вплотную, тоже были им успешно не замечены, и у старухи появилось время до конца ночи, чтобы обдумать всё и подготовить себя к утренней встрече с негодяями.