Грибник
Шрифт:
— Все понятно. Бизнес-дивелопмент. Промоушен. То-се… — продолжал бригадир. Как ни странно, произнес эти слова, не запинаясь.
Налоговая девушка настойчиво, но безуспешно пыталась выяснить судьбу имущества кооператива:
— Так оборудование, машины какие-нибудь есть у вас?.. Вы что, даже не знаете, остались ли у вашего предприятия какие-то станки, например?
— Может и остались. Хорошо было б узнать. Знал бы, где они, хотя бы на металлолом их сдал тогда.
— Эй, хозяин! — крикнул издалека кто-то из строителей. — Мы можем помочь.
— Утащим, — сказал Юрка Саяпин. — А то все пианино твое бесплатно таскаем.
Девушка в последний раз хмуро и безнадежно обвела глазами столпившихся мужиков.
— Ладно. Расписывайся давай, — сунула она какую-то бумажку Артуру.
— Как! За директора! — с преувеличенным ужасом произнес Сталик. — Закон заставляют нарушать. Это же нужно расписаться за настоящего хозяина этого кооператива.
— Да еще покойного, — добавил Артур, приободренный поддержкой.
— Подлог, подлог! — деланно сокрушенно качал головой рабочий.
— Сталик у нас грамотный. Недаром в университете учился, в Хороге, — сказал кто-то.
— Если им, власти, деньги нужны, они закон забывают. Забивают на закон, — опять раздалось из глубины квартиры. — Он не для властей. Я знаю, убедился.
— А вы не вмешивайтесь. Не влезайте, — крикнула туда девушка. — Сколачивайте свои табуретки.
— Это не табуретки, мадмуазель, а леса. Наши, строительные.
Когда налоговая девушка, наконец, ушла, Артур еще долго думал о цехах и дворцах-офисах их грибной империи, гаражах с машинами — всем таком обширном и дорогом. Вдруг они где-то, может быть, существуют. Прямо сейчас, вовне и помимо его, а он, Артур, оказался кем-то вроде принца из романа Марка Твена.
Скат крыши возле окна покрыл выпавший за ночь снег. Аккуратный и ровный слой чистого снега, на нем уже появились следы кошачьих лапок. Какая-то кошка подходила ночью и заглядывала в комнату Артура, в его нору.
В окне дома напротив из-за портьеры высунулась рожа, с недоумением уставилась на градусник.
"Снег. Ниже нуля". — Во всем Петербурге Артур, наверняка, был единственным, кому это нравилось, радовало. Погода пока еще берегла его грибы.
Он сидел на своем ложе — старом диване, держал двумя руками теплую, будто живую кружку с чаем. Любимый "Липтон".
Потом на кухне долго, не торопясь, мыл грушу; держал ее за черенок под струей воды. Включал то горячую, то холодную, будто закалял.
За окном было видно, что снег во дворе совсем затоптали. Мелькали спешащие прохожие. Вот появился Герыч. Стоял, будто задумавшись о чем-то, потом перелез через ограду газона и двинулся к окну Артура. Вспомнил.
Махал руками и своей палкой, что-то кричал. Можно было угадать что: "Эй, человек! Артурка! Давай кусок. Тыщу, тыщу давай! Обещал!"
Артур старался не обращать на все это внимания, потом не выдержал, подошел к окну. Герыч увидел его, еще активнее замахал руками.
Посмотрев по сторонам, Артур заметил на подоконнике почти опустевшую пачку соды, засунул туда тысячерублевую бумажку. Смяв это в один комок, выбросил в окно. Высунувшись в форточку, следил, как он падает.
Наркоман сразу умолк, по-собачьи рыская по сторонам, пошел по газону. Вот нашел, медленно захромал прочь, засовывая деньги в карман.
— Мерси-с, — сам себе сказал Артур, глядя вслед уходящему.
Из открытой форточки доносились городской шум и холод. Артур будто окончательно проснулся.
Возвращался в комнату через совсем пустую сейчас квартиру, похожую на плохо подметенный двор. Какой-то искусственный двор под крышей. Жевал на ходу грушу. Сзади оставалась отмеченная темными каплями сока дорожка.
Опять смотрел в окно. Теперь перед домом стоял какой-то пьяный. Качался в стороны, будто и стоять ему было скользко. Сунул в рот окурок и просил прикурить, тянулся к прохожим, даже к юным школьницам. Артур кинул спички в форточку. Алкаш медленно подобрал упавший к его ногам коробок, открыл его и посмотрел внутрь. Потом сунул в карман и, задрав голову, вопросительно уставился в небо.
"Слабые мира сего… Когда-то их хотя бы жалели. Сейчас это почему-то не принято".
Артур неожиданно узнал в грязной заношенной тряпке, надетой на того, фрак. То, что осталось от фрака.
"Все, что я знаю — это литература. Все, в чем я разбираюсь — тоже она. Единственный мой козырь в жизни".
И тут внезапно вспомнил, что работает в театре. И что будильник сегодня так и не звонил. Резко повернулся, посмотрел на него. Десять часов четырнадцать минут! Уже. Только сейчас заметил, что еще и не одет по-настоящему.
Непонятно, как он мог забыть о том, где должен быть сейчас. Тем более работал в театре уже несколько дней.
"Какой сегодня день? Четверг? Пятница?" — наскоро, лихорадочно одевшись, засунул наган за лацкан куртки, за пазуху, совсем, как в каком-то кино, выскочил из квартиры.
Теперь театр стоял перед ним, возвышался даже, как неприступная крепость. И в крепостных воротах засел вахтер.
"Может быть, попытаться через главный вход и фойе? — Для этого понадобилось бы слишком много везения: чтобы этот вход был открыт и чтобы на Артура там не обратили внимания. — Или все-таки рискнуть через вход служебный? Обмануть, сказать, что еще не устроился в театр. Не удалось пока… Нет, не выйдет".
Неужели нет других способов проникнуть внутрь? Когда он работал на Невском заводе, то перелезал в таких случаях через забор.
Кружась вокруг здания театра, Артур заглянул в открытые сейчас ворота в хоздвор. Там, невдалеке, стояла грузовая машина, с нее что-то сгружали. Кажется, продукты.
Такие знакомые по грибным делам ящики. Даже странно, неестественно, что в них не грибы, а желто-синие куриные тушки.
Возле машины стояла, по-видимому, театральная буфетчица. Высокая, еще почти стройная, молодая женщина с непонятной усмешкой глядела на Артура.