Грибник
Шрифт:
"Эпоха маленького человека".
Домой, к остаткам своего жилья возвращаться совсем не хотелось. Артур решил идти к Среднему театру. Посмотреть место, где он уже завтра будет служить.
Шел, на ходу жадно затягиваясь сигаретой. Такого давно делать не приходилось, дым показался горьким, и закружилась голова. Этой зимой он курить не то, чтобы бросил, просто перестал покупать сигареты из-за тотального безденежья. Теперь, наконец, дорвался, курил и курил, прикуривая одну сигарету от другой.
Невский проспект все больше заполнялся людьми.
"Ну
Свернул на полутемную Оффшорную улицу. Здесь, на разбитой обледенелой мостовой шел с трудом, переступая через самую накатанную наледь, семеня и иногда скользя в своих английских туфлях, будто на коньках. В стороне от центральных улиц сразу стало ясно, что совсем стемнело, уже почти ночь. Только недалеко от нового здания Валютной биржи ярко светили прожекторы вокруг закрытого деревянными лесами памятника. Ходили слухи, что Чубайсу. Там возились рабочие в телогрейках. Доносился шум, стук отбойных молотков и вой компрессора.
Когда-то где-то здесь была пирожковая. Кажется, вот она — есть и вывеска возле двери. Вблизи обнаружилось, что теперь это пивная "Пиво будешь?"
Хотя вывеску сменили и назвались так красиво, с пирожкового периода внутри почти ничего не изменилось. Те же высокие и круглые каменные столы советского периода. И народ был прежний, а может, прежнего типа.
Замена еде — пиво и здешняя закуска. Ну что ж, пойдет… Посетители здесь оказались замкнутыми, еще зимними, молчали. Артур заметил, что русский пьяница отчетливо делится на зимнего и летнего. Летом народ тут, еще в бытность пирожковой, был более открытым. Артур немало наслушался здесь летом.
"Голод — лучшая приправа… Где я это слышал?"
Он взял вино получше — решился и что-то мясное, с дешевым крахмальным кетчупом. Глядя на жующих, подумал, как распознается сущность человека по тому, кто как ест. Вспомнился спектакль, который он видел в детстве. Как хорошо актер Медведев играл там одиночество — при этом всего лишь, молча, ел суп в деревенской столовой. Как же она называлась, эта пьеса? "Прошлым летом в Чулимске", да…
Итальянское вино пахло серой, будто спичечным коробком. Одно окно пивной выходило на оживленный проспект. За стеклом с железным шумом проезжали трамваи, шли прохожие. Один стоял у края тротуара и смотрел на другую сторону улицы, почему-то долго никуда не переходил. Со спины он был удивительно похож на Илью. Такой же высоченный и широкоплечий гигант. Казалось, что вот сейчас он повернется и окажется Ильей. Живым.
Повернулся, и таким неожиданным показалось то, что это не он. И внезапно, еще неожиданнее, что это Грибоедов. Невероятное происшествие в этом огромном городе.
Меняющийся свет светофора освещал его лицо. Темнолицый, с седыми бакенбардами и усами он был похож на собственный негатив. Рассеянно и хмуро глядел куда-то и грыз семечки.
Артур постучал по стеклу, приблизившись к нему, наконец, встретился с Грибоедовым глазами. Тот махнул рукой, вопросительно показывая за угол. Кивнул.
Хорошо, что появился кто-то, с кем можно поговорить о своем, о грибном. Несколько лет назад этот Грибоедов там, в своей Германии сообразил, как несопоставимо дорого стоят грибы у него в Европе и дешево в глухой российской глубинке. С тех пор каждый год, ближе к лету, появлялся на берегах Ладоги с караваном мощных авторефрижераторов. Там его называли "заготовителем" и дали эту кличку.
Увозил к себе, в Германию, сотни и сотни тонн грибов. Так считали на Ладоге, строили насчет количества самые разные предположения. Артур тоже несколько раз встречался с ним по грибным делам.
— Как тесен мир, — банально высказался вошедший Грибоедов. — Как тебя? Артур, ну да… Похудел ты, но узнать можно.
Сам он, непонятно где, сильно загорел. Сквозь загар проступала нездоровая краснота, от этого лицо его теперь стало темно-бурым.
— Вот, семечки грызу, — как будто оправдываясь, почему-то добавил Грибоедов. — Ни сигарет, ни конфет сейчас нельзя, так я семечки… Тоже вредно, вообще-то.
Артур никогда не знал, как того зовут. На Ладоге к Грибоедову все без смущения так и обращались, по данной ему кличке. Здесь в городе такое было невозможно.
Грибоедов снял свою поролоновую ушанку, оглянулся, не зная, куда ее положить, бросил на каменный подоконник.
— Из-за этой пидорки все во мне сразу иностранца признают. И удивляются потом, что я по-русски говорю. Вот, торчу в Питере, рефрижераторы свои жду. Они на таможне стоят, пустые — все по вашему обычаю. А я брожу по городу. Вместо чтоб гулять, как пристало русскому купцу. В джакузи с шампанским вместе с блядями купаться, или где-нибудь в "Астории" пальмы топором рубить.
— А я сегодня во многих точках общепита побывал, набрал заказов. Назаказывали грибы везде, даже в гей-клубе "Сверчок".
— Что здесь подают хоть? — Грибоедов оглядел столы вокруг себя. — Как люблю подобные наливайки. Чтоб чад из кухни, пьяные морды…
Некоторые из посетителей перестали жевать и с подозрением уставились на него.
— В Германии так надоели эти дорогие рестораны, пафос этот дурацкий, — продолжал Грибоедов. — Восемь месяцев и одиннадцать дней не пил вообще. Там не с кем. — Замолчал, с сомнением пробуя краснодарское вино, которое взял. — Дрянь какая. Ношеными носками пахнет. Как винодел, даже знаю, какие бактерии причина этого запаха, и названия этих бактерий знаю. Даже по латыни.
Из служебной двери высовывалась какая-то рожа, с непонятной озабоченностью оглядывая зал.
— Эй, человек! — крикнул роже Грибоедов, даже щелкнул в воздухе пальцами. — Давай нам коньяка. Армянский "Ной" давай. Лет пятнадцати-двадцати возрастом. На закуску самое лучшее, что здесь есть. Только не грибы!
— А коньяк — это тебе не вредно? — спросил Артур.
— Вредно. И вообще нельзя… Изменилось у вас многое, — помолчав, добавил Грибоедов. — Игральных автоматов не стало.
— Теперь и казино запретили. Хотели построить новые большие — две штуки на всю страну, да так и забыли.