Грибник
Шрифт:
Загорелась лампочка — не булгаковская, а его, настоящая. Все еще держащий в руке амбарный замок Артур сел на свой диван. Ложе.
Перед глазами — деревянная точеная этажерка. Такая древняя, что, наверное, и старики забыли, что когда-то существовали такие. Пыльные гирлянды сушеных грибов, висящие под потолком, будто увядшие новогодние украшения. Повсюду вокруг него эти грибы. И множество сложенных стопками вдоль стен книг. Они занимали большую часть этой маленькой комнатки.
Почему-то пришло в голову, что ведь это и есть главная мечта его, злостного читателя книг. Спрятаться среди них, в тишине,
Строительная пыль и кирпичная крошка, как обнаружилось, проникли даже сюда. Особо заметные на рваных книгах, валявшихся на полу. Артур имел такую особенность — устраивать в них тайники для денег, между заклеенных страниц. В самых неинтересных, изотерических, тех, что разносят по домам сектанты-проповедники. Таких больше не осталось — в тщетных попытках найти забытые где-то деньги Артур разорвал их все. Внутренне оправдывал себя, что это, вроде, и ненастоящие книги.
Ныли растоптанные за эти дни ноги. Он сидел, опираясь затылком о стену. За ней, совсем рядом слышались голоса куксенковских строителей. Сейчас говорил один из них, которого Артур ни разу не видел, только слышал. Судя по голосу и имени, человек это был немолодой. Имя было странное — Сталик. Непонятно что выдавало, что он нерусский, скорее всего, таджик. Хотя речь у этого Сталика была по-учительски правильная, куда правильнее, чем у остальных. С профессиональной дикцией неясного происхождения.
— Блюдо для шаха получилось, царское получилось, — говорил Сталик своим дикторским голосом, — Вот это настоящий плов, такой, какой должен быть.
"Значит, все-таки таджик".
Прошло время. Артур почувствовал, что остался в квартире один.
Выйдя из своей комнаты, он пролез под пианино — пересек границу. Шел незнакомым теперь путем. Неведомым.
Трудно было поверить, что все это вокруг когда-то было их старой коммуналкой. Ничего не осталось, даже в воздухе. Исчез дух прежних много-многолетних человеческих испарений.
Вдоль стен, будто деревья в лесу, время от времени попадались колонны. Стоящие попарно, на ощупь из какого-то непонятного материала, вроде бы, из пластмассы.
И потолок словно бы стал выше, ушел вверх. На нем теперь появились какие-то большие дизайнерские пузыри, кажется, из алебастра. Непонятно — не то выпуклые, не то вогнутые — от этого словно нереальные, ненастоящие. Под ногами ощущалось что-то вроде мрамора, сейчас покрытого строительной грязью, известкой и цементом. На тоже изображены круги, как на потолке. Что было раньше, в коммунальные времена, на том месте, где он сейчас брел? Теперь и не понять.
Как обнаружилось, в кухне только запах и остался. После строителей разжиться было нечем. Артур соскреб остатки плова из кастрюли. Получилось две ложки. В раковине нашел картонный пакет с пластмассовым горлышком из-под молока. На столе стояло несколько пустых ("Опустевших", — мысленно поправил он себя) стаканов и одна рюмка. В нее он вылил остатки молока. Вылилось ровно до краев. Вздохнув, выпил.
"Человек без средств. Особое гражданское состояние".
Он сидел за так хорошо знакомым соседским, когда-то неприкасаемым столом. Замкнулся в старой кухне — еще сохранившемся углу прежней квартиры. Последнем ее оплоте.
Позаимствовал чай из пачки, оставленной строителями. С жасмином — такой он совсем не любил. Сыпавшиеся в кружку черные гранулы были неприятно похожи на мышиный помет. К чаю на второе с половиной — хлеб со строительской горчицей.
Хорошо, что сохранилось немного картошки, когда-то дешево купленной в Осиновом. Взявшись варить ее, Артур специально плотно закрыл дверь, чтобы надышаться целебным паром, выгнать из себя ладожскую простуду. Картофельная баня для чуждого свежего вольного воздуха городского человека.
Сидел в поту, макал в соль оранжевую картошку, будто солью хотел наесться за неимением настоящей еды.
"Все. Закончился ужин".
Совсем рядом с лицом лежащего Артура послышался стук. Будто кто за стеной пытался ему что-то сообщить. Стало понятно, какая она, эта стена, тонкая. За ней послышался вой дрели. Внезапно над головой появилась дырка, в ней вертелся наконечник сверла. На лицо струйкой посыпалась цементная пыль.
С той стороны послышалось шуршание — там стенку штукатурили, облагораживали. Там она будет не просто стеной, а частью какого-то интерьера. Лежащий здесь смотрел на древние, много лет неизменные и засаленные обои. Было слышно, как за ними сыпется песок.
Артур обнаружил, что лежит на диване, так и не раздевшись. Извне доносились голоса. Слов было не разобрать, но понятно, что один ругается, а несколько других его успокаивают. Мол, и так пойдет. Отчетливо угадывался такой же неразличимый мат. Утренняя ругань.
За последнее время Артур наслушался строительных терминов и уже стал понимать их. "Поднять кладку", "ложить плитку", "токнуть ебом".
Перебивая другие, послышался женский голос. Вышедший из своей комнаты Артур увидел, что пришла продавец из магазина, принесла еду строителям. Чета Куксенко имела и свой продовольственный магазин.
Сейчас увидел, какая она большая, квартира оставшихся единственными теперь соседей, неестественно просторная для советского сознания. При утреннем свете будто еще увеличившаяся.
Продавщица ходила среди строительных лесов и куч кирпичного щебня, восхищалась, оглядываясь вокруг. Ей явно не хотелось возвращаться в магазин на работу. Бригадир, выделяющийся среди других строителей проломленным, самым покореженным носом, шел рядом, будто взялся проводить экскурсию.
— Вот, камин нашли, — рассказывал он. — Когда перегородки ломали, поздние, советского периода, он и обнаружился. С изразцами, с лепниной, со всеми делами. Хозяйка велела все оставить, и позолоту хочет восстановить. Сегодня ничего не делаем, только разговариваем. Ждем ее, будем договариваться.
Артур пробирался мимо, среди штабелей кирпича и мешков, кажется, с алебастром — каких-то нерусских, с яркими, праздничными почти надписями. Один из строителей, глядя на него, снующего между туалетом и кухней, сказал:
— Хозяйка тебе гальюн отдельный делать не велела. Вот отделимся стеной от тебя, и останешься ты сиротой.
— И куда мне потом? Во что? — обескуражено произнес, остановившись, Артур. — Все человеческое мне не чуждо.
— Этого не знаю. Хозяйка…
— А хозяина не видел? — не дал ему договорить Артур. — Серегу?