Гридень. Начало
Шрифт:
У человека есть рефлексы, это общеизвестно в будущем, об этом есть некоторые догадки и у людей моей новой реальности. Так вот, ели своему сопернику, к примеру, резко нагнуть голову, то он сразу же начнет ее выпрямлять, если его лягнуть чуть в бок, то и в этом случае, еще не успев осознать, соперник устремится в прежнее положение, более устойчивое. В профессиональном спорте оба спортсмена будут понимать это, но борец все равно раскачивает своего соперника тычками в голову, чтобы лучше взять захват, ну или уличить момент и пойти в атаку.
Так получилось и с Мироном, который, войдя в клич, не оттолкнул Богояра,
— Добро! — закричали дружинники князя Ивана Ростиславовича.
Насупились и насторожились ратники явно неполной сотни Богояра. А вот князя уводили.
Всеволод Ольгович жадно допивал вино на ходу, когда, окруженный не менее чем сотней своих дружинников покидал место Круга. Уже зарделось пламя на Брячиславовом дворе. Уже слышались крики, звуки борьбы, наши дружинники стали волноваться и смотреть на князя, которому удавалось олицетворять спокойствие. Божий Суд еще не закончился. Два бойца сражаются, нельзя прерывать их спор, ценою в жизнь.
Боромир подошел к Ивану Ростиславовичу и стал что-то ему говорить, князь кивал, но не отрывал своего взгляда от творящегося на Круге. Я так же пытался замечать многое. Такие навыки порой вырабатываются и на войне. Как у водителя. Когда только садишься за руль, то даже не представляешь, как это смотреть во все зеркала одновременно. Но с опытом не только можно рассмотреть что твориться на дороге, но и коленки симпатичной женщины, сидящей рядом.
Между тем Богояр стал отступать. Он отбивал все выпады Мирона, но… Да он же играет, вызывает десятника на атаки. Не так болит нога у моего отца, как он это показывает. Крикнуть Мирону об этом? Нет, не я. Встав с травы, я чуть прошел вперед, где сидел, но уже на лавке, вкопанной тут, наверное, пару часов назад, полусотник Никифор.
— Никифор, ты видишь, что Богояр играет Мироном? На ноге много крови, но этот порез не столь важен, — говорил я.
Полусотник хмурился. Были выкрики в обеих сторон, подсказки, но, кричали все более молодые воины, хотя тут зрителями и были все статусные, в основном десятники.
— Мирон он играет тобой, нога не дюже болит! — все же выкрикнул полусотник и осуждающе посмотрел на меня.
И тут, скорее, Богояр услышал призыв действовать, чем Мирон понял суть игры своего противника. Мой отец пошел в атаку нанося удар за ударом. Сейчас он в основном бил в уровень головы. Я улыбнулся. Такой рисунок боя отца был мне известен и мы прорабатывали его с Мироном. Десять-двенадцать ударов в голову, после должна последовать, якобы неожиданная, серия ударов в ноги. Так и произошло и Мирон был готов к такому повороту в поединке, он резко заводит левую ногу назад, даже чуть перекручивается. Богояр, стремясь нанести удар в ноги десятнику, не встречает никакого сопротивления, кроме воздуха и чуть проваливается, а Мирон наносит ему удар по спине. С очень неудобной позиции, удар был смазанный, но по спине…
На какое-то мгновение Мирон замер, он, как-будто не поверил в то, что произошло.
— Добивай! — кричали все, и десятник занес меч для удара в шею
— Фуих! — прозвучало что-то нечленораздельное, причем это был единый звук ото всех присутствующих.
Мирон окинул дружинников Ивана Ростиславовича взглядом и, не успев сменить на своем лице торжествующую улыбку, так и упал замертво. В теле десятника торчал меч Богояра. Пока Мирон собирался довершить дело, убить уже сильно раненого предателя, мой отец, возможно, и на последних силах, упал на окровавленную спину и так, из положения лежа, воткнул свой меч снизу в живот Мирона. Клинок вошел в плоть, изнутри минуя грудную клетку и, казалось, мог выти через рот или голову десятника.
— Круг свершился! — на правах старшего, в отсутствии Всеволода Ольговича, сказал князь Иван Ростиславович, уже получивший прозвище «Берладник».
— Князь! Влад! — кричал хрипловатым голосом Богояр. — Князь! Влад!
Иван Ростиславович остановился. Он уже оказался спиной к раненному Богояру, который отмахнулся от своих сподручных и знаками указывал им не подходить. Мой отец опирался на руку, но встать не мог, похоже, что он, когда падал в последнем своем шансе на спину, еще подвернул, или сломал ногу. А может и настолько обессилен, ведь бой длился довольно долго и был очень энергозатратным.
— Князь! Влад! — продолжал взывать Богояр.
Иван Ростиславович развернулся и стал полубоком. Он лишь видел меня, но все еще демонстративно не обращал внимание на Богояра.
— Ты сын, ты можешь подойти! Свою верность клятве ты показал! — сказал Иван Ростиславович и решительно, но не быстро, а несколько даже горделиво, выкатив грудь вперед, направился прочь.
Тут бежать нужно, Брячиславов двор уже горел, какая-то группа оголтелых вооруженных чем попало людей выбегала и сюда, на поляну, но ретировалась, завидев более трех десятков отлично вооруженных дружинников. Может и за подмогой отправились.
Но я подошел к раненому, сделал это провожая взглядом тело Мирона, которое уносили с поляны наши дружинники. Я шел даже не потому, что этот человек мой биологический отец, не по какой другой причине. Я уважал иногда даже врага, если враг бился честно. Это случалось редко, но и противник порой проявлял честность и демонстрировал честь. Только что я видел честный поединок. Этот раненый воин заслужил уже то, что я откликнусь на его просьбу быть услышанным.
— Почему ты не со мной, Владислав? — еще когда я степенно подходил к Богояру, спросил он. — А ты изменился, взгляд другой…
Хотелось сказать этому человеку, что я не с ним уже по той причине, что я не совсем его сын, я другой. И кому как не отцу это распознать. Но причин тому было и кроме этого много. Предательство отца, как клеймо на всю оставшуюся жизнь, убийство отцом матери…
— Я искал тебя, я вышел на тех, кто разграбил тот торговый караван, они дали мне надежду, что ты жив, — продолжал оправдываться передо мной Богояр.
Он любил меня, своего сына. Ранее я этого не видел, напротив, думал лишь, что отец хочет меня убить, избавиться от меня, мучить и унижать. Но иным сознанием, разумом я вижу другое отношение. Ну не разу не педагог Богояр, не Макаренко, не умел со мной ладить, как, собственно и с женой. И все равно иррационально, я не ненавидел этого человека. Яркие эмоции и четкое понимание ситуации вошли в противоречие.