Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции

Жуков Юрий Николаевич

Лишь высказав все это, Зиновьев вспомнил о ленинградцах, встал на защиту Саркиса, над которым вдосталь поиздевались на московской губпартконференции. Начал же с того, что напомнил резолюцию 13-го партсъезда: «Близится время, когда в партию будет входить вся основная масса пролетариата нашего Союза». И разъяснил: «Почему так страстно реагируют на Саркиса? Почему так страстно, повторю, на предложение, что надо побольше рабочих в партию? Что произошло после 13-го съезда?.. Прекратилось деклассирование пролетариата, активность бьет ключом, культурный уровень рабочего поднялся и так далее, и тому подобное. И вот по этому случаю нам предлагают пойти немножечко назад...

Я читал глубоко пессимистичную в этой части речь тов. Бухарина на московской

конференции, который говорил, что такое теперь рабочий класс, сколько в нем нового непереваренного элемента сырья... Откуда это идет так много сырья? Разве мы не понимаем, что дело будет идти так, что основное ядро рабочего класса будет переваривать сырье, а не наоборот? » И Зиновьев решительно отклонил предложение принять в партию 40% крестьян. «Я думаю, — заметил он, — все должны признать, что здесь неправильное устремление... Мы должны политическую активность крестьян организовывать другим путем — беспартийный актив вокруг советов, кооперации, исполкомов».

Завершая содоклад, Григорий Евсеевич обратился к вопросу о руководстве партии. Заметил, что «в ряде случаев твердой политики не было... Это надо видеть ясно, потому что какая же это твердая политика, когда у нас шесть месяцев гуляет лозунг “Обогащайтесь! »?..

Конечно, у нас лучший Центральный комитет, какой мы только знаем, но это не значит, что мы должны заниматься самовосхвалением, и это не значит, что мы будем принимать твердые жесты за твердую политику».

И лишь высказавшись по всем вопросам, затронутым в отчетном докладе Сталина, заговорил Зиновьев о том, что предшествовало съезду, породив небывалое препирательство двух крупнейших партийных организаций.

«В вопросе о Ленинграде, — твердо заявил Григорий Евсеевич, — политика была неправильная. Неправильно, когда ищут каких-то “зловредных агитаторов”... Если бы это было так, то почему эти “агитаторы» просили несколько раз устроить совместное совещание, прежде чем составить окончательное мнение?.. Делегации (парторганизаций на съезде — Ю. Ж. ) отказываются выслушать ленинградцев. В партийной практике до сих пор такого случая не бывало...

Я думаю, что задача состоит не в том, чтобы изловить “зловредных агитаторов”, а дело в том, чтобы подумать хорошенько, почему это так случилось, почему в этом вопросе так страстно реагируют ленинградские рабочие. А я вам говорю, товарищи, —... против “Обогащайтесь! ». Как бы вы ни назвали этих “зловредных агитаторов» из Ленинграда, рабочие-коммунисты протестовали и будут протестовать»⁴⁴³.

Далее началось нечто невообразимое. Практически семь дней выступавшие на съезде почти не вспоминали об отчетных докладах Сталина и Молотова. Говорили, в основном, о содокладе, обвиняя Зиновьева во всевозможных грехах. Задал же тон столь неожиданно возникшей дискуссии Бухарин. Первым назвавший и содокладчика, и ленинградскую делегацию «новой оппозицией» (поставил клеймо, оказавшееся несмываемым шесть последующих десятилетий). Поступивший так, чтобы любым образом оправдать себя перед делегатами съезда за свой антипартийный лозунг-призыв «Обогащайтесь! ». А использовал для того то, что просто на слух выглядело достаточно убедительно. Критиковал Зиновьева, ставя ему в вину то, что говорил или писал... Ленин. Что сумел заметить и о чем сказал, выступая, только А. Д. Саркис, да и то лишь на пятый день жаркой дискуссии.

Не отставал от Бухарина и председательствовавший Рыков. Внезапно, без объяснений отказал А. С. Куклину, делегату от ленинградской парторганизации, в законном праве выступить в прениях. Не обращал никакого внимания на то, что оппоненты Зиновьева вместо четких, обоснованных фактами либо цитатами возражений вдруг как по команде стали вешать на содокладчика всевозможные ярлыки.

Называли Зиновьева вместе с членами ленинградской делегации «оформленной фракцией» — М. Н. Рютин, секретарь Краснопресненского райкома Москвы; группой, «левой ногой вступившей в то же самое мелкобуржуазное болото» —

В. И. Полонский, секретарь Рогожско-Симоновского райкома Москвы.

О содокладчике и его выступлении говорили: «невозможное и неслыханное дело» — П. П. Постышев, секретарь Киевского губко- ма; «такая путаница нам не нужна» — А. И. Икрамов, секретарь ЦК компартии Узбекистана и Ташкентского обкома; «намечается группировка, возглавляемая т. Зиновьевым» — А. В. Медведев, секретарь Днепропетровского окружкома; «мы хотим, чтобы они (Каменев и Зиновьев — Ю. Ж. ) подчинились железной воле большинства ЦК» — А. И. Микоян, секретарь Северо-Кавказского крайкома; «пусть т. Зиновьев послушает на съезде о своих ошибках» — Н. А. Угланов, секретарь МК...

О том же, с теми же грубыми, безответственными и крикливыми обвинениями выступили Г. И. Петровский — председатель ЦИК УССР, Н. К. Антонов — секретарь Уральского обкома, Г. К. Орджоникидзе — секретарь Закавказского крайкома, Л. М. Каганович — генеральный секретарь ЦК компартии Украины, А. А. Андреев — секретарь ЦК, Я. А. Яковлев — зав. отделом печати ЦК...

Поддержали же Зиновьева немногие. Конечно же, его соавторы по брошюре «Некоторые материалы по спорным вопросам» — Н. К. Крупская, Л. Б. Каменев, Г. Я. Сокольников. Кроме них — те, кто работал вместе с ним в старой столице — прежний и новый секретари Ленинградского губкома П. А. Залуцкий и Г. Е. Евдокимов, заместитель председателя РВСР и наркома по военным и морским делам М. М. Лашевич, председатель Ленинградского единого потребительского общества А. Е. Баканев, некоторые иные. Однако изменить настроение, господствовавшее на съезде, они не смогли. И Зиновьеву, выступая 23 декабря с заключительным словом, пришлось повторять уже сказанное в содокладе, только более сжато и четко. Настолько четко, что действительно стало напоминать, но не некую платформу оппозиционной группы, в чем его уже обвиняли, а своеобразный манифест. Не предлагавший ничего нового, а только отвергавший все, противоречившее сказанному и написанному Лениным.

В своеобразной преамбуле Зиновьев пояснил причины своего содоклада. Чистосердечно признал:

«Перед самым съездом нашей партии сделана была попытка достигнуть известного соглашения (с ним и Каменевым — Ю. Ж. ),.. и что ответственность за неприятие этого предложения падает на нас. Мы не приняли предложения потому, что это было не предложение мира,.. а требование нашей капитуляции... Это было предложение идейной капитуляции, а не только организационной..

Нам, правда, говорили, что можно еще смягчить отдельные формулировки,.. но дело все-таки не в них, а в существе вопроса. Одно из двух: если мы пораженцы, ликвидаторы, аксельродовцы, то с нами надо поступать по всем правилам строгого революционного большевистского закона... Второе, что мешало нам принять предложение, это его организационная часть. Предложение сводилось к тому, чтобы пересмотреть все постановления 22-й ленинградской партийной конференции, по крайней мере, в их организационной части. Другими словами, чтобы ленинградская организация была разгромлена с нашего согласия... И, наконец, одно или два места в самом докладе тов. Сталина (его опубликовали перед съездом — Ю. Ж. ) еще больше укрепили нас в мыслях, что молчать нам никак нельзя».

Так Зиновьев рассказал делегатам и о письме Сталина от 8 декабря участникам 22-й ленинградской губпартконференции, и о письме четырех членов ПБ — Сталина, Бухарина, Рыкова, Томского и четырех кандидатов в члены ПБ — Калинина, Рудзутака, Молотова, Дзержинского, содержавшего требования «принять за основу резолюцию московской партконференции, смягчив отдельные места;.. членам Политбюро... не выступать друг против друга на съезде; отмежеваться от Саркиса... и Сафарова», ряд иных (это письмо Сталин вынужден был зачитать в тот же день, на вечернем заседании — Ю. Ж. ⁴⁴⁴)».