Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции
Шрифт:
Следовательно, пока шла «немедленная» подготовка конгресса, события и в Германии, и в Италии сошли на нет, и теперь предстояло всего лишь разобраться с центристами тех социалистических партий, которые вознамерились перейти из II Интернационала в III. А еще заслушать доклад Ленина по национальному, вернее — колониальному вопросу, забыв о нарастании революции в Европе.
Ну а что же Зиновьев? Он оказался полностью отстраненным от решения всех тех вопросов, за которые вроде бы отвечал как председатель ИККИ. Более того, именно в те самые дни его почему-то срочно направили в Харьков, 10 мая ПБ рассмотрело вопрос «О командировке т. Зиновьева на Всеукраинский съезд Советов» и постановило: «Командировку признать
Бесспорно, для судеб Советской России вторжение польских легионов 25 апреля и быстрый, всего за две недели, захват Правобережной Украины, включая Киев, значил гораздо больше, нежели рассуждения о так и не произошедшей революции в Германии и Италии. А опасения за те решения, которые мог принять 4-й съезд Советов Украины, открывшийся 6 мая в Харькове, были далеко не беспочвенны.
Серьезную роль могло сыграть то, что вместе с поляками наступали две украинских дивизии, две бригады Красной украинской галицийской армии — изменившие присяге, перешедшие на сторону врага, — да еще и «партизанская армия» Омельяновича-Павленко, действовавшая в тылу советских частей. Всего — 20 тысяч штыков и сабель националистов.
Вполне серьезным было и то обстоятельство, что накануне вторжения Ю. Пилсудский, «начальник польского государства», и председатель Директории Украинской народной республики (УНР) С. Петлюра подписали договор. В соответствии с ним Варшава признала независимость УНР, а та, в свою очередь, но тайно, без огласки, отказалась от огромной территории — Восточной Галиции, Южной Волыни, Холмщины, Подляшья, где из 11 миллионов жителей 7 миллионов являлись украинцами.
Скорее всего, Зиновьева срочно командировали в Харьков как местного уроженца, свободно говорящего на мове, да еще и знатока украинских проблем. Уже познакомившегося с целями и взглядами националистов во время лекционного турне по Украине в ноябре 1917 года. Разбиравшегося с претензиями украинской леворадикальной партии боротьбистов, пытавшихся добиться принятия в Коминтерн.
Действительно, делегаты 4-го съезда Советов Украины, среди которых были представлены не только большевики, но и боротьбисты, украинские левые эсеры, бундовцы, анархисты, независимые социал-демократы, в наисложнейшей обстановке могли принять какие угодно решения. Но Зиновьев оправдал доверие ПБ. Добился того, что съезд принял чрезвычайно важную для Москвы резолюцию — «УССР, сохраняя свою государственную независимость, является частью Советской социалистической федеративной республики». Кроме того, был подтвержден и военно-политический союз, заключенный с РСФСР, 1 июня 1919 года.
Вскоре после выполнения Зиновьевым весьма ответственной миссии произошло нечто странное. Не поддающееся сегодня объяснению. Григорию Евсеевичу негласно перепоручили и подготовку, и проведение второго конгресса Коминтерна. Когда и кто смог это сделать? Наверняка — Ленин. Да и кто иной смог бы нарушить недавнее постановление ПБ, отстранить Бухарина?
Но как бы то ни было, 19 июля 1920 года в Петрограде (! ) начал работу второй конгресс Коминтерна. Зиновьев и открыл его, и выступил с тремя докладами по ключевым вопросам: «О роли и структуре Коммунистической партии до и после завоевания власти пролетариатом», «Условия приема в Коммунистический интернационал», «Об условиях, при которых возможно образование советов рабочих и солдатских депутатов».
Открывая конгресс, Зиновьев сверхоптимистично выразил уверенность в скорой победе мирового пролетариата. «Я позволю себе, — сказал он, — высказать пожелание, чтобы к пятидесятилетию Парижской коммуны (18 марта 1921 года — Ю. Ж. ) мы имели во Франции Французскую советскую республику». Не ограничившись такой твердой надеждой, добавил: «Не год, а два-три года надо будет для того, чтобы вся Европа стала советской... Годом раньше, годом позже — потерпим еще немного, но мы будем иметь Международную советскую республику, руководителем которой будет наш Коммунистический интернационал»172.
Но лишь выступая на шестом заседании, 29 июля, Зиновьев изложил то, что оказалось сутью работы конгресса.
«Чем был, — спросил он собравшихся, — III Интернационал при своем основании в марте 1919 года? » И сам самокритично признал: «Не более как обществом пропаганды. И он оставался таковым в течение первого года. Теперь мы хотим быть... боевой организацией международного пролетариата... мы хотим сорганизоваться в боевую организацию, которая не только пропагандирует коммунизм, но и осуществляет его на деле и стремится создать себе с этой целью международную организацию».
«Мы хотим, — продолжал Зиновьев, — построить Интернационал действия... Он должен быть инструментом борьбы во всем мире, во время восстания, до и после восстания, центром собирания сил, боевой организацией той части международного пролетариата, который осознает свои цели и хочет бороться за эти цели»173.
Как решить столь огромную задачу, Зиновьев и изложил последовательно в трех докладах.
Выступая 23 июля со своим первым докладом, он подробно разобрал проблему необходимости сохранения национальных пролетарских партий, что отвергали в Великобритании и Франции. Подчеркнул — такое отношение свидетельствует о кризисе, поразившем рабочее движение. Объяснял: «Часто говорят, что во время войны потерпела крах сама идея партийности. В противовес этому мы говорим:... коммунистический интернационал непоколебимо убежден в том, что крах старых “социалистических” партий II Интернационала ни в коем случае нельзя изображать как крах пролетарской партийности вообще. Эпоха непосредственной борьбы за диктатуру пролетариата родит новую партию пролетариата — коммунистическую».
Тут же поспешил пояснить — какой она должна быть. «Такие люди, как Каутский, — сказал Григорий Евсеевич, — говорят нам: у вас в России не диктатура рабочего класса, а диктатура партии. Думает упрекнуть нас в этом. Ничего подобного. У нас существует диктатура рабочего класса и именно поэтому и диктатура коммунистической партии. Диктатура коммунистической партии есть лишь функция, лишь признак и выражение диктатуры рабочего класса»174.
Во втором своем докладе Зиновьев говорил уже не столько от себя самого, сколько от комиссии, предварительно обсудившей предложенные им 21 условие приема в Коминтерн. И тут Григорий Евсеевич упорно бил в одну точку. Ту самую, о которой речь шла в решении ПБ от 1 июня, о которой первоначально должен был говорить Бухарин — об опасности, проистекавшей от центристов, то есть реформистов.
«Каждая организация (то есть партия — Ю. Ж. ), желающая принадлежать к Коминтерну, обязана планомерно и систематически, — потребовал Зиновьев, — удалять со сколько-нибудь ответственных постов в рабочем движении (партийная организация, редакция, профсоюз, парламентская фракция, кооператив, муниципалитет и т. п. ) реформистов и сторонников “центра”, и ставить вместо них преданных коммунистов»175.
А чтобы всем было ясно, кого он имеет в виду, Зиновьев назвал наиболее известных центристов: Ф. Турати, Д. Модильяни из Итальянской социалистической партии, К. Каутский, Р. Гильфердинг из Социал-демократической партии Германии, Ж. Лонге из Французской социалистической партии, Р. Макдональд из Лейбористской партии Великобритании. Только затем перешел к не менее важной проблеме, весьма своеобразно объяснив суть реформизма.