Гримпоу и перстень тамплиера
Шрифт:
Гримпоу подумал, что это тайный способ передать ему, что если когда-нибудь он решит продолжить миссию погибшего рыцаря, чтобы не переставал пытаться; именно поэтому Дурлиб не взял с собой послание и золотую печать. Он предположил, что Дурлибу хватит серебряных монет с драгоценностями, чтобы начать новую жизнь, далекую от бедности.
— Но почему он не сказал это мне сам? Я хотя бы попрощался с ним.
— Он боялся, что, если снова увидит тебя, ему не хватит сил расстаться, — сказал брат Бразгдо уже с улыбкой.
Смирившись, Гримпоу принял решение Дурлиба и постарался скрыть свои чувства, хотя понимал, что грусть надолго поселилась в его душе.
— А Дурлиб не сказал, куда собирается пойти и что собирается делать? — спросил он.
— Он только сказал, что поедет посмотреть на море, чтобы выяснить, существуют ли на самом деле сирены.
Когда на следующее утро Гримпоу спросил брата Ринальдо, видел ли тот море, глаза старого монаха наполнились меланхолией. И он объяснил, что море — как огромное озеро без берегов, иногда зеленое, как изумруд, а бывает и голубым, как само небо. Еще он рассказал, что море может казаться спящим, но становится жутким, как ад, когда гигантские волны вздымаются, чтобы безжалостно поглотить судна, осмелившиеся помешать их пути.
— А вы видели в море хотя бы одну сирену? — спросил Гримпоу, увлеченный мыслями о путешествии, о котором Дурлиб сообщил брату Бразгдо.
— Во время моих морских приключений мне так и не повезло встретиться хотя бы с одним из этих существ с телом женщины и рыбьим хвостом, о которых мореплаватели рассказывают сказочные легенды.
Брат Ринальдо попросил прощения и вышел ненадолго из библиотечной комнаты, где Гримпоу изучал трактат по анатомии человека, написанный арабским мудрецом по имени Авиценна. Старый монах направился в комнату, где хранились запрещенные книги, и вскоре вернулся с объемным манускриптом под названием «Liber monstruorum», который и положил на письменный стол. Он открыл его, полистал страницы и нашел изысканное изображение девушки необычайной красоты, чьи золотые косы падали на плечи подобно фонтану золотых нитей. Ее глаза небесно-голубого цвета, казалось, бросали вызов глазам Гримпоу, который без какого-либо стыда наслаждался, рассматривая круглую и большую грудь, ощущая странную и в то же время приятную тревогу. Ниже пупка тело сирены переходило в сияющий серебряный хвост крупного морского существа, которое безмятежно покоилось на скалистом берегу. А рядом с изображением колонка текста, написанного на латыни, гласила: «Сирены — морские девушки, которые соблазняют моряков великолепием своей фигуры и сладостью песен. С головы до пупка у них женское тело, такое же, как и у представителей рода людского, но отличаются они своими чешуйчатыми хвостами, как у рыб, при помощи которых они передвигаются в пучине вод».
В то время как Гримпоу не сводил глаз с обнаженной груди девушки, полурыбы-получеловека, брат Ринальдо рассказывал историю, которую он слышал в одном из своих путешествий. В ней говорилось об отряде крестоносцев, что направлялся по морю в Святую Землю и был заброшен бурей на неизвестный остров, где все они отчетливо слышали шепот, пение и смех сирен. Крестоносцы, привлеченные сладостью голосов, поддались соблазну, и больше о них никто ничего не слышал до тех пор, пока много лет спустя корабль с венецианскими торговцами не приплыл к берегам загадочного острова, где были найдены скелеты рыцарей, наряженные в парадные одежды.
Услышав эту легенду, Гримпоу не на шутку заволновался, ведь Дурлиб собирался искать сирен. Юноша боялся, что его друг найдет в море смерть, которой ему удалось избежать в горах. Но старый монах успокоил его: мол, прекрасные сирены суть всего лишь химеры, эмблемы сладострастия и влечений тела, которые еще со времен, когда Адам был соблазнен Евой, приносят людям уйму несчастий.
Многочисленные изображения получеловека воспалили любопытство Гримпоу, и он провел все утро, предаваясь размышлениям, в то время как брат Ринальдо рассказывал о таких фантастических существах, как единорог, кентавр, дракон или василиск — сказочное животное, наполовину змея, наполовину петух, способное убить человека одним взглядом. Монах сказал, что все эти существа и легенды не более чем фантазии, с помощью которых люди с самого сотворения мира пытались представить и объяснить магию и чудеса Вселенной.
В последующие дни Гримпоу удостоверился в этом, изучив множество старинных манускриптов из библиотеки аббатства: там говорилось, что первые люди, населявшие Землю, использовали мифы о фантастических существах, дабы описать чудеса, окружавшие их, обозначив небо местом пребывания богов. Землю — животных и людей, а мрачные подземелья — обиталищем монстров, бесов и демонов. Для них все, что происходило в каждом из этих миров, было хаотичным и случайным, и только богам под силу упорядочить призрачное будущее всех событий. Однако Гримпоу также узнал, что после появления письменности много лет назад некоторые мудрецы стали по-иному ощущать мир и природу, пришли к выводу, что явления, их окружающие, не просто следствия причудливой воли богов, а подчиняются постоянным законам, заключавшимся в самой природе, чью сущность люди могли разгадать. И ничто не произвело на Гримпоу впечатление более сильное, чем изучение математических теорий греческого мудреца по имени Пифагор, которого, как рассказал брат Ринальдо, пленили персы почти за пятнадцать веков до рождения Христа; когда его привели в Вавилон, местные маги поведали ему, что с помощью чисел можно объяснить все на свете. Кроме того. Гримпоу узнал, что Пифагор основал в Кротоне школу для молодых ученых, звавшихся пифагорейцами, чьи знания и опыт хранились в строжайшей тайне, и юноше вспомнились картины, которые он за несколько дней до этого смутно видел во сне, когда ночевал в гостевой спальне аббатства: он видел множество цифр и математических формул, а также будто слышал рассуждения о природе и Вселенной.
Сам не зная почему, Гримпоу подозревал, что камень мертвого рыцаря имеет прямое отношение к загадочным древним мудрецам. Он убедился в этом однажды, когда после обеда пошел навестить брата Асбена в лазарете. В аббатстве, казалось, уже давно восстановилась тихая, спокойная, привычная жизнь, чуждая суете и страху, вспыхнувшему в сердцах монахов после зверского убийства настоятеля. Все вернулись к своим обязанностям и молитвам, даже молодой монах с переломом лодыжки — Гримпоу, проходя мимо его кровати, убедился, что его уже нет в лазарете.
Он шел через комнату, где располагались больные монахи, направляясь в лабораторию брата Асбена, когда вдруг услышал за своей спиной грубый голос, который парализовал его, словно укус змеи.
— Этот камень может в конце концов прикончить тебя!
Гримпоу обернулся. Кроме него и брата Уберто Александрийского в помещении никого не было. Лица старца не было видно из-за одеяла, защищавшего от холода, но Гримпоу предположил, что обращался к нему именно слепой столетний монах.
— Что вы хотите сказать? Я не понимаю, — проговорил Гримпоу, остановившись у кровати брата Уберто.
Он чувствовал себя неловко, задавая вопрос неподвижному телу, однако неловкость рассеялась, когда голос монаха зазвучал вновь.
— Меня тебе не провести, — сказал Уберто. — Едва я услышал впервые твои шаги в этой комнате, где для меня невидимо даже разложение, я понял, что ты носишь камень. В черном мраке моей слепоты я узрел его, как вспышку светила в сумерках ночи. С тех самых пор я ждал возможности поговорить с тобой наедине.
— Я не понимаю, о чем вы. Вы, наверняка, ошиблись, — сказал Гримпоу, не смея поверить, что монах мог догадаться о камне, спрятанном в льняном мешочке под камзолом.
— Я говорю о камне мудрецов, о философском камне, если тебе так больше нравится, — сухо ответил монах.
— Нет у меня никакого камня, и уж тем более философского! — возразил Гримпоу, усевшись на соседней кровати, чтобы получше разглядеть ничего не выражающее лицо монаха, почти полностью закрытое густой седой бородой.
— Сейчас я его чувствую особенно остро, не стоит тратить время, отрицая очевидное, — отрезал старец.
Брат Уберто, когда разговаривал, шевелил только губами, а остальная часть лица и тело оставались неподвижными, так что, когда старик умолкал, Гримпоу казалось, что он беседует с мертвецом.