Гримпоу и перстень тамплиера

Абалос Рафаэль

Когда священная вода освободилась от всех нечистот, маленький аптекарь вылил в сосуд жидкость из дистиллятора и с торжественным видом положил в нее кусок серебра.

Они подождали немного, пока не истекло назначенное время (брат Асбен четырежды перевернул песочные часы, стоявшие рядом с сосудом), и наконец фальшивое серебро начало приобретать желтоватый оттенок.

— Это и есть алхимическое золото? — спросил Гримпоу недоверчиво.

— Называть золотом фальшивое пожелтевшее серебро все равно что рассуждать о его стоимости, которой оно, к сожалению, не обладает, — разочарованно проговорил аптекарь.

В этот самый миг зазвонили колокола, созывая к вечерней молитве, и брат Асбен поспешил в церковь, оставив серебряный слиток в сосуде.

Гримпоу остался в лаборатории расставлять пузырьки и раскладывать инструменты, разбросанные по столам и скамейкам, и, воспользовавшись одиночеством, решил провести собственный опыт. Он вытащил из льняного мешочка, висевшего на груди, камень и положил тот в священную воду, приготовленную братом-аптекарем. Камень засветился, будто в воде образовался вулкан, священная вода снова закипела, и желтоватый слиток приобрел превосходный золотой цвет, более насыщенный, чем цвет солнца на небе в ясный день.

Потихоньку Гримпоу свыкся с тем, что Дурлиба нет рядом, хотя ни дня не мог провести, чтобы не вспомнить о друге и не утешиться мыслью, что, сложись все иначе, он никогда бы не узнал всего, что ему известно сейчас. Он уговаривал себя, что Дурлиб принял решение идти своим путем только для того, чтобы Гримпоу смог посвятить время учебе под руководством Ринальдо Метца. Но что-то внутри Гримпоу подбивало его покинуть аббатство Бринкдум и попытаться раскрыть секрет мудрецов.

Несколько дней назад послушник по имени Побе де Ланфорг, — сын графа де Ланфорга, сеньора богатого владения на юго-западе комарки Ульпенс, — с которым Гримпоу сошелся, поскольку их кровати в общей спальне стояли рядом, предложил сбежать из аббатства и пообещал сделать юношу своим оруженосцем сразу по приезде в замок отца в долине Ланфорг, где они возьмут лошадей и оружие и отправятся совершать подвиги. Побе был молод, суетлив и весел, с черными как смоль волосами и искристыми глазами. Отец заставил его принять обет в начале осени в наказание за бесконечные проказы и шалости, которые отпрыск себе позволял. Граф считал, что длительное пребывание его младшего сына в аббатстве научит того подчиняться строгой дисциплине и обуздывать любовные порывы, а в молитвах и трудах он найдет способ послужить Богу: кроме того, в их благородном семействе рыцарей было в достатке, зато клириков недоставало.

Побе де Ланфоргу исполнилось семнадцать, и он яростно убеждал Гримпоу, что не успеет закончиться весна, как он убежит из аббатства, воспользовавшись приходом паломников из Эльзаса, которые каждый год пересекают горы, направляясь из далекого города Компостела. Говорят, в Испании все еще воюют с неверными, а значит, королю нужны рыцари, способные привести войско к победе. Как-то ночью, когда оба мучились от бессонницы и время от времени проваливались в зыбкую дремоту, Побе рассказал Гримпоу, что земли, отвоеванные у мусульман в Испании, раздают рыцарям, победившим в сражениях, и там возводят крепости, чьи башни уходят в небо, увековечивая подвиги. Побе де Ланфорг мечтал о славе и говорил, что если Гримпоу откажется сопровождать его, он найдет другого оруженосца, который почтет за честь ему служить.

Раньше Гримпоу ни минуты не сомневался бы и с радостью согласился бы стать верным оруженосцем блестящего рыцаря. Вот только Побе желал двинуться на юг за славой героя, а путь Гримпоу лежал на север.

— Я уйду сегодня ночью, когда монахи уснут. Еще не поздно пойти со мной, — прошептал на ухо юноше Побе де Ланфорг как-то утром, когда Гримпоу занимался в библиотеке, а брат Ринальдо переносил за своим рабочим столом записи с дощечек в манускрипт.

— Ты спятил? Разбойники схватят тебя раньше, чем ты покинешь долину, а узнав, кто ты, потребуют у твоего отца выкуп, угрожая отрубить тебе голову, если он не согласится заплатить. Я хорошо знаю этих людей, мошенников и убийц, им собственных детей не жалко, уж поверь мне, — ответил Гримпоу тихо.

— Я не вынесу больше и дня заточения, тут мы словно в склепе. Все эти молитвы не для меня, я мечтаю взять меч, вскочить на коня и пуститься в путь, покоряя сердца незнакомок, — стоял на своем Побе, привыкший изъясняться в стиле трубадуров.

— Обожди хотя бы каравана паломников. Ты ведь знаешь, они придут в аббатство, едва в лесах сойдет снег, — настаивал Гримпоу.

Побе де Ланфорг покачал головой.

— Завтра может быть слишком поздно. За этими стенами меня ожидают свобода и слава, но я совсем не уверен, что эти утонченные дамы будут долго ждать. Каждый день я слышу их сладкие голоса, манящие тысячами наслаждений и приключений, так что я решил без промедления вручить себя в нежные руки этих богинь до того, как моя душа увянет от песнопений и молитв. — Глаза молодого послушника сверкали.

Уже не в первый раз Побе де Ланфорг говорил Гримпоу о наслаждениях любви, сладости поцелуев и нежных ласках. Слова его вызывали в памяти изображения сирен, их округлые груди и волшебные голоса, и очарование делалось столь всепоглощающим, что Гримпоу чувствовал готовность поддаться соблазну и сбежать из аббатства, чтобы как можно скорее отправиться на поиски приключений и любви. В конце концов, это именно то, о чем Гримпоу мечтал всю жизнь, — стать оруженосцем рыцаря, объездить весь мир от турнира до турнира, подобно героям романсеро, которые распевали хуглары на площадях и рынках. Похожая цель была у них с Дурлибом, они собирались отправиться на поиски finis mundi, найдя труп рыцаря в горах: но сейчас, когда появилась реальная возможность убежать из аббатства и открыть для себя новую жизнь, полную приключений, рядом с Побе де Ланфоргом, внутренний голос подсказывал, что у него другая судьба и не стоит принимать второпях столь важное решение.

— Куда ты собираешься идти? — спросил наконец Гримпоу.

— Пойду на юго-запад, доберусь до замка Ланфорг, чтобы попрощаться с матерью до отъезда в Испанию.

— Отец вернет тебя обратно под конвоем, как только увидит в замке.

— Поверь, я даже мертвым не вернусь на это кладбище.

— Да здесь не так плохо, — искренне сказал Гримпоу, — я ведь достаточно пожил бродячей жизнью.

— Ты так говоришь, потому что свободен, как птица, пусть тебе и нравится проводить дни в окружении бесполезных манускриптов, которые ничем не послужат рыцарю и нисколько не нужны оруженосцу. Если пойдешь со мной, никогда об этом не пожалеешь, клянусь, — воскликнул Побе де Ланфорг.

— Дай подумать, я не совсем уверен, что судьба направит нас по одной дороге, а наши приключения и подвиги будут общими, — ответил Гримпоу, терзаемый сомнениями.

— У тебя есть время до вечерни. Если, когда погаснет последний факел галереи, ты не придешь в конюшню, я посчитаю это отказом и уйду один, чтобы больше никогда сюда не возвращаться.

Этой ночью соломенный тюфяк Побе де Ланфорга пустовал. Когда еще до рассвета колокола отзвонили к заутрене. Гримпоу понял, что в церкви будет большой переполох, как только монахи заметят пустую скамью. Поэтому он побежал предупредить брата Ринальдо до того, как слухи о новом убийстве распространятся среди монахов быстрее, чем огонь по жнивью. Но когда Гримпоу пришел на кухню и попросил повара передать настоятелю и брату Ринальдо, что ему нужно с ними поговорить по личному и очень срочному делу, было уже поздно. Несколько послушников заметили, что Побе де Ланфорг исчез, и пришли в ужас при мысли, что призрак рыцаря-тамплиера убил молодого человека.

— Да его точно зарезали, как бывшего настоятеля! — закричал брат Бразгдо, увидев входящего на кухню Гримпоу и не давая тому возможности рассказать что-либо о случившемся.

— Вы о чем? — поразился Гримпоу.

— Ты еще не знаешь? Молодой послушник Побе де Ланфорг пропал. Его никто не видел со вчерашней вечерни, на заутреню он тоже не явился. Его ищут по аббатству, и ходят слухи, что он убит.

Посмотрев на брата Бразгдо — лицо у повара было такое, словно он ожидал в любой миг увидеть перед собой призрак тамплиера, — Гримпоу сказал: