Гримус
Шрифт:
Их любовные утехи быстро прекратились; отвергая друг друга, и он и она очень тосковали. Теперь, подумал Взлетающий Орел, у нее появился Сиспи. Птицепес стала женщиной бродячего торговца; дикая краса приручена — невеселый финал.
Шаман сердито откашлялся. Взлетающий Орел заставил себя прислушаться и вникнуть в смысл витиеватых словоизлияний старца.
— Здоровье, — продолжал вещать морж значительно, — очень хитрая штука. Ужасно хитрая. И непростая. Весь фокус вот в чем: для полной уверенности всегда нужно оказываться на шаг впереди. Это еще сложнее, чем недоношенный зародыш, если, конечно, ты
Аксона были просто одержимы идеями чистоты и здоровья. По этому поводу у них в запасе имелось больше метафор и крылатых выражений, чем у самого законченного ипохондрика.
— При данном положении вещей (лицо шамана превратилось в трагическую маску) остов преступления свидетельствует против тебя, старина.
— Состав, — подал голос Взлетающий Орел.
— Вот именно. Против тебя по всем статьям. Температура поднимается. Можно сказать, что плато лихорадит, если ты улавливаешь мою мысль. Кое-кто даже советуют прибегнуть к небольшому кровопусканию (губы шамана слегка изогнулись, что, очевидно, должно было обозначать неприязнь по отношению к подобной возможности развития событий). Конечно, я был против подобных крайностей. Но их тоже можно понять, имей в виду. Просто я был не согласен. Должно быть, помешало излишне либеральное воспитание.
— Что вы предлагаете? — поинтересовался Взлетающий Орел.
— А? Что я предлагаю? Ага. Стало быть, ты хочешь это знать? Хорошо. Цитирую одну из заповедей аксона, и поправь меня, если я ошибаюсь: «Все, что неаксона, Нечисто». Мы не можем позволить заразе свободно разгуливать по округе, и уверен, что ты понимаешь нас правильно. Зараза расходится быстрее лесного пожара. Дело не в тебе, дружище, а в самой болезни. Сам ты нас вполне устраиваешь, поверь. Твой грех — не твоя вина. Такой уж ты уродился. Но была она, и она сделала тебя таким, как теперь, вот что тревожит. После нее зараза угнездилась в тебе очень прочно.
— Так что вы предлагаете?
— Что я предлагаю? Вот что — сейчас скажу. Слушай внимательно. Сегодня вечером, после наступления темноты — следишь за моей мыслью? — ты вполне можешь выйти из вигвама и уйти куда глаза глядят — никто не станет мешать тебе. Ясно? Так будет лучше для всех. Подумай о том, что я сказал. Мне очень жаль, что так вышло.
Оставшись в вигваме один, Взлетающий Орел откинул циновку и принялся копать ножом утоптанную землю пола. Через несколько мгновений он уже держал их в руках: голубую и желтую бутылочки.
— Если уж мне суждено жить дальше на равнинах, — сказал себе он, — то по крайней мере я буду иметь одно преимущество.
Откупорив бутылку с эликсиром жизни, он осушил ее до дна. Вкус у желтой жидкости был горько-сладким. Голубую бутылочку Взлетающий Орел спрятал в карман.
Выше я уже упоминал, что жизнь с аксона во многом подготовила меня к укладу острова Каф. В частности, можно было бы назвать следующее: Взлетающий Орел понял, что в болезненной одержимости есть сила.
Город назывался Феникс, потому что когда-то давно он поднялся из пепла другого города, гораздо большего и тоже называвшегося Феникс, но уничтоженного великим пожаром. Никто не знал, почему старому
Проезжая по улицам любого города, не только Феникса, Ливия Крамм на заднем сиденье своего авто обычно прикрывала глаза, напуская на себя вид томный и скучающий. Миссис Крамм была хищницей в обличье человека; с совершенно нездоровой алчностью она насыщалась любовным пылом мужчин. Выжав из несчастного мистера Крамма, низкорослого эксцентричного миллиардера, некогда взиравшего на мир сквозь стекла пенсне, все жизненные соки до последней капли, после чего он, шепча слова благодарности, испустил в ее сокрушительных объятиях дух, миссис Крамм получила в полное свое распоряжение все завещанные ей миллиарды.
Кроме того, мистер Крамм оставил молодой супруге свои автомобили, лошадей, поместья в Америндии и на Кавказе и одну из лучших яхт. А если в мире и существовало нечто, способное соблазнить миссис Крамм сойти на время с пути соблазна, это было море. То была их общая с мистером Краммом любовь: общая и единственная.
— У мистера Крамма, — частенько говаривала миссис Крамм в те дни, когда ее речь еще не стала столь рафинированной и изысканной, как ныне, — есть излюбленная морская шутка. — Опечаленный или расстроенный чем-то, он, чтобы успокоиться, говорит: «стараюсь вспоминать про нежности… то есть промежности». Мистер Крамм был горазд на такие каламбуры. Он, полиглот, называл меня своей «юнгфрау». А когда я однажды спросила, почему он так меня зовет, то Оскар моментально ответил, мол, детка моя, называть тебя «фройляйн» уж никак нельзя! О Господи, вот такие каламбуры. Я люблю остроумных мужчин, с ними никогда не скучно.
В тот день, когда миссис Крамм повстречала Взлетающего Орла, она была уже гораздо более изысканна и менее разборчива. Она любила мужчин молодых, но не слишком; высоких, но не чересчур; светлокожих, но смуглых, а не бледных. Другими словами, она брала все, что подворачивалось. Выезжая на автомобильные прогулки по улицам городов вроде Феникса, она всегда держала глаза полуприкрытыми, поскольку в таких местах всегда и повсюду полно моложавых, высоких, смугловатых и обнадеживающе неустроенных претендентов.
При виде бредущего по тротуару Взлетающего Орла сердце миссис Крамм учащенно забилось. Она почувствовала приближение привычного восторга охотничьего азарта. Милашка, мелькнула у нее в голове хищная мысль.
— Эй, ты, большеглазый, — позвала она. — Иди-ка сюда.
Окрик заставил Взлетающего Орла прервать бесцельную прогулку и поднять глаза. Пустая жестянка, которую он лениво гнал перед собой, наконец затихла и улеглась отдохнуть.
— Работа нужна?
— Работа? А что нужно делать?
Взлетающий Орел не без труда унял в груди поднимающееся возбуждение и сделал равнодушное лицо.
— Зарабатывать деньги, что же еще, — гаркнула в ответ миссис Крамм. — Будешь выполнять всякие необычные поручения. Понятно?
Взлетающий Орел обдумывал услышанное от силы мгновение. Потом смело приблизился к длинной машине миллиардерши.
— Мадам, — проговорил он, — там, откуда я родом, есть одна поговорка. Живой пес лучше мертвого льва, но смерть все-таки предпочтительней бедности.