Гринвичский меридиан
Шрифт:
Это почему-то ужаснуло меня, будто он сообщил о неизлечимой болезни.
— Что же вы предлагаете мне пить в одиночку?! Пол протяжно вздохнул:
— Я очень грешный католик.
"И то хорошо", — у меня слегка отлегло от сердца. Праведников я всегда побаивалась, как кошки пугаются призраков: они видят их, но все равно существуют в разных мирах.
При виде нас Юра с трудом перекрыл поток ругательств, который уже залил всю площадь перед гостиницей. Выхватив у меня чемодан, он сунул его в багажник и так хлопнул
— Прошу!
Пол опять устроился сзади и без церемоний положил ногу на сиденье. Когда он проделал это в первый раз, Юра нервно оглянулся, но светлые туфли оказались безукоризненны.
Высадив нас у подъезда, Юра схватил чемодан и бросился вверх по лестнице, крикнув через плечо:
— Я оставлю его у двери! Опаздываю!
— Спасибо! — закричала я вслед. — Я зайду за Сарой, не волнуйся!
Пол удивился:
— Сара? Это не русское имя.
— Сара — это собака.
— О! Разве так называют собак?
— Как видите….
Чемодан действительно дожидался на пороге. Полу вдруг вздумалось проявлять на финише волю, и он собственноручно втащил его в квартиру. Этот короткий отрезок пути лишил его последних сил, и Пол опять рухнул на тот диван, где мы делали перевязку. Мне до ломоты в костях хотелось распаковать его чемодан, ведь это даже интереснее, чем читать украдкой личный дневник. По крайней мере, дает большой простор воображению. Когда Слава впервые вернулся из Парижа, я угадала в нем перемену, едва раскрыв чемодан. Там оказался целый ворох нового французского белья. Мужского. И крошечный флакончик недорогих духов для меня.
Пол вдруг рассмеялся, спугнув мои мысли. Вернее будет сказать, что он не смеялся, а посмеивался, издавая негромкие дробные звуки. Я спросила, что его так развеселило, и он удивленно ответил:
— Откуда я здесь? Как сон. Тот лес, люди с…
— С пилами, — подсказала я.
— Да, спасибо. С пилами. Больница… И вот я здесь. Как это все получилось?
— Лучше сказать — произошло, — мне нравилось его поправлять.
— Как? — допытывался он.
— Вы же католик, мистер Бартон. — Вы знаете, у кого искать ответ.
Пол сразу посерьезнел:
— О! Нельзя шутить с Богом.
— А я и не шучу.
— Нет?
— Нет. Наверное, вы жутко проголодались?
Он только виновато улыбнулся и пожал плечами.
— Это что, считается в Англии неприличным — признаться, что ты хочешь есть?
— Нет. Но… столько хлопот.
— Мистер Бартон, — сказала я с упреком, — я ведь уже говорила вам, что не отношусь к феминисткам. Я с радостью приготовлю вам ужин. Я всегда сама это делала. Только сначала…
Я сбегала на кухню и принесла банку со свежей малиной, которую собрала накануне, еще не подозревая, что мой бор уже готовятся пустить под пилы. Увидев ягоду, Пол обрадованно заерзал, как нетерпеливый ребенок, но я строго сказала:
— Не тяните руки! Я свои помыла, а вы — нет. Но вам лучше не вставать лишний раз. Давайте я помогу вам заморить червячка, мистер Бартон, а потом пойду готовить.
— Заморить червячка, — он засмеялся и с готовностью приоткрыл рот.
Я поднесла ягоду, и Пол взял ее губами. Потом еще одну и еще. Он ел из моих рук, как старый послушный пес, и я еле сдерживалась, чтобы не погладить его по голове.
"Почему он весь седой? — думала я, разглядывая его исподтишка. — У отца только виски чуть-чуть побелели". Но я уже знала, что не имею права спросить, ведь Пол терпеть не может хамства. А бестактность — это его начальная стадия.
— Когда я была ребенком, то представляла, что ягода это чье-то сердце. А белая завязь внутри — вонзенный кинжал. Мне нравилось думать, что, вытаскивая эту завязь, я спасаю сердца.
Мне хотелось его рассмешить, но Пол печально сказал:
— Есть такие кинжалы… Их нельзя вытащить.
— Любое сердце можно спасти.
— О! Вы такая девочка… Вы этого не знаете.
— В вашем сердце такой кинжал?
— Не надо, — попросил он. — Не надо о моем сердце.
Губы у него порозовели от малины и были влажными, как у младенца, потому что Пол то и дело облизывался. Если б я видела только его рот, то решила бы, что Полу не больше тридцати — настолько свежими были его губы. Мне мучительно хотелось провести по ним пальцем, чтобы убедиться, что они на самом деле такие мягкие, какими кажутся. И еще мне хотелось их нарисовать.
Едва Пол успел все съесть, как привели девочку, с которой я нянчилась. Алене только недавно исполнилось шесть лет. На мой взгляд, она воплощала собой мечту любой няньки, потому что была молчаливой, покладистой и больше всего любила читать самостоятельно. Мне Алена была приятна и с эстетической точки зрения: ее тихая красота напоминала о врубелевской "Девочке на фоне персидского ковра". Несколько раз я принималась рисовать Алену, однако ощущение соперничества с диким гением Врубеля меня подавляло.
Когда я познакомила их с Полом, он сразу взял маленькую руку девочки и усадил ее рядом с собой.
— Иди-иди! — неожиданно свойски махнул он мне. — Мы будем играть.
Притаившись в коридорчике, я прислушалась: Алена уже что-то чуть слышно рассказывала ему. Я прижалась к стене и взмолилась, запрокинув голову: "О Господи! Сделай так, чтоб он помолодел лет на двадцать…" Высокий отрывистый смех Пола заставил меня очнуться. Еще никому из людей не удалось помолодеть. Можно создать обман зрения, но природу-то не проведешь…