Гроб хрустальный. Версия 2.0
Шрифт:
Первую попытку поступить в матшколу Лева позорно провалил прошлой зимой, когда, узнав, что в классе есть целых два места, решил перевестись в середине года. Машинописное объявление, висевшее на доске у входа, предупреждало, что экзамен проводится по расширенной программе седьмого-восьмого класса. Впрочем, там не было написано, что расширенная программа включает в себя не только алгебру и геометрию, еще и теорию множеств, Бойлеву алгебру и около трети университетского курса планиметрии.
Так и получилось, что насколько широка расширенная программа, Лева узнал, только увидев в условиях экзаменационных
Вторая попытка оказалась успешной – и вот уже Лева сидит на дополнительном семинаре Саши Бульчина, выпускника школы и студента четвертого курса матмеха. Бульчин рассказывает десятиклассникам о фракталах – если честно, вовсе не потому, что фракталы включены в очередную расширенную программу (они не включены), и даже не потому, что они могут пригодиться при усвоении других тем (может, пригодятся, может, нет, кто их знает, этих школьников?), а просто потому, что фракталы – это, черт возьми, самое интересное и волнующее, что было придумано в геометрии за последние сто лет.
– А как же геометрия Рамина? – вскакивает Сережа Вольфин, невысокий мальчик в круглых очках.
– Читайте источники, молодой человек, – парирует Бульчин. – Рамин придумал свою геометрию положительной кривизны сто двадцать пять лет назад.
Лева морщится: все никак не может привыкнуть, что не он – самый умный математик в классе. Вот и сейчас: кто его знает, что такое геометрия Рамина? Полминуты Лева раздумывает, не сказать ли: «А геометрия отрицательной кривизны – и того раньше!» – но решает не рисковать. Может, геометрия отрицательной кривизны вообще невозможна? Или, напротив, придумана две с лишним тысячи лет назад, и остроумная реплика только выдаст Левино невежество?
На последней странице тетради Лева пишет: «Геометрия Рамина, она же геометрия положительной кривизны – смотреть в библиотеке!» Хорошо бы книжку про эту геометрию выдавали на дом, думает Лева, я бы в метро читал. Все-таки полчаса в один конец – полным-полно времени.
Когда полтора года назад Лева сказал маме, что хочет поступать в математическую школу, но не в ту, которая рядом с домом, а в знаменитую Овсянниковскую, мама удивилась: зачем тебе так далеко ездить? В конце концов, соседская школа тоже вполне достойная, известные учителя, хорошая программа, 85% выпускников поступают…
– А в Школе поступают сто процентов! – воскликнул Лева. – Даже сто сорок шесть, если считать тех, кто учился, но не закончил.
– А кто Шурку будет в школу водить?
– Взрослая уже, – ответил Лева, – сама дойдет. Я в четвертый класс сам ходил!
Тем более, добавил он про себя, «пятнашки» после той давней взбучки стали тише воды, ниже травы – малышей не обижают, взрослых ребят не трогают. Вот что значит – спланированный организованный отпор!
– А с друзьями не жаль расставаться?
Лева тогда только пожал плечами: жаль, конечно, но математика – такое дело, надо спешить, пока молодой. После тридцати математик уже выдыхается. Кто раньше начнет – тот и победитель, всегда так было. А друзья – ну, мы же все равно рядом живем, куда они денутся?
Насчет победителя – это еще надо будет посмотреть, а насчет друзей Лева ошибся: живут-то они по-прежнему рядом, но времени нет совсем. Даже в выходные сиди над домашней работой – Лева никогда не думал, что домашка по математике может быть такой сложной.
Бульчин рисует на доске крестики, чем дальше, тем больше напоминающие снежинку. В классе слышен шорох ручек по клетчатым листам – девять мальчишек старательно копируют рисунок.
Вообще-то в классе учится тридцать пять человек (из них три девочки), но дополнительные семинары каждый выбирает сам: к Бульчину записалось тринадцать человек, но четверо сегодня больны противным осенним гриппом.
– Что такое фракталы? – спрашивает Саша Бульчин и сам отвечает: – Проще всего нарисовать какой-нибудь пример. Вот этот крест – если мы на каждой ножке нарисуем еще один крестик, поменьше, а потом на следующих ножках еще поменьше и так продолжим до бесконечности, то что мы получим? Мы получим фигуру, где любой фрагмент подобен целому. Вот эта ножка, а на ней множество крестов… или вот эта, еще в два раза меньше…
Клево, думает Лева. Значит, фрактал – это такая штука, где маленькая часть в точности повторяет целое. Еще одна бесконечность, и она открывается вот так, буквально на ровном месте, – как, скажем, два зеркала, которые отражаются друг в друге.
– Я привел только один пример, – говорит Бульчин, – но можно нарисовать еще вот такую картинку, – и он рисует на доске круг, к которому по бокам на тонких ножках присоединены кружки поменьше, а к ним – еще меньше, – или какую-нибудь другую. Но самое интересное: реальные природные объекты имеют фрактальную структуру. Если вы посмотрите на облака или горы, вы увидите такую же ажурность, как я пытался здесь изобразить.
Значит, каждый раз, когда я гляжу в небо, я вижу там фракталы! думает Лева. Эх, как же я не задумывался, какая у облаков хитрая геометрия?
– Я сказал «ажурность», – продолжает Бульчин, – но точнее было бы сказать «дробная размерность». Что я имею в виду?
И тут, на самом интересном месте, раздается стук в дверь.
– Войдите! – царственно говорит Бульчин.
Интересно, кто это является к середине семинара? думает Лева, но в проеме показывается голова незнакомого мальчика из восьмого класса:
– Лева Столповский здесь? – спрашивает он. – Тебя директор срочно ищет.
Лева запихивает тетрадь в сумку, на ходу бросает Вольфину:
– Сереж, я у тебя перепишу завтра, хорошо? – и вот уже идет по коридору следом за восьмиклассником.
Лева совсем не волнуется – за ним не числится никаких особых безобразий, а с отметками даже лучше, чем у половины класса. Если быть точным – чем у 55% класса! Ну, ничего, к концу года он обязательно войдет в тройку лучших, хотя бы по алгебре.