Громила
Шрифт:
— Да я вовсе не злился на Оззи, когда бил его! — возражаю я — и это чистая правда. Наверно, я должен был исходить гневом — но не исходил. Просто решал возникшую проблему, вот и всё.
Родители звонят О'Деллам и предлагают взять на себя все расходы по лечению Оззи; но О'Деллы, в ярости и на меня, и на собственного сына, отказываются и заявляют, что не хотят иметь с нашей семейкой ничего общего. Угроза судебного разбирательства нависает надо мной, словно грозовая туча.
Но несмотря ни на что, жизнь, кажется, течёт совершенно нормально, так, как будто ничего не происходит: мама с папой сидят в гостиной — правда, в разных креслах, но, во всяком случае, в одной комнате — смотрят какой-то дурацкий комедийный сериал и оба смеются вместе с несуществующей публикой на экране.
Весь вечер я провожу за своим письменным столом — пытаюсь делать уроки в перерывах между телефонными звонками. Мои приятели — из тех, что не присутствовали при потасовке — желают знать все подробности из первых рук.
Кладу трубку после очередного звонка, поворачиваюсь и вздрагиваю — рядом стоит Коди.
— Это правда, что ты кого-то убил? — спрашивает он.
— Нет! Я всего лишь разбил ему нос.
— А. — Коди, похоже, и обрадован, и разочарован. — Знаешь, ниндзя умеют так сломать человеку нос, что кость вонзается прямо в мозг, и человек умирает.
— Но я же не ниндзя, — возражаю я. Кажется, он опять и обрадован, и разочарован.
Потом, немного подумав, он спрашивает:
— Ты сделаешься таким, как дядя Хойт? — и в ожидании ответа смотрит на меня так пристально, что мне становится не по себе. Я понимаю — он пытается найти в моих глазах что-то такое, что он, возможно, видел в глазах дяди; и я лишь молю Бога, чтобы Коди ничего такого там не углядел.
— Я никогда пальцем не трону ни тебя, ни твоего брата, Коди.
— Я не это имел в виду... — Он не опускает взгляда. Глаза маленьких детей, такие невинные, наивные, по временам распахиваются столь широко, смотрят так пристально, что видят то, что незаметно глазам взрослых. Вроде радиотелескопов, которые нацелены в пустое космическое пространство — те тоже долго-долго вслушиваются и вглядываются и в результате находят в бесконечном мраке тысячи неизвестных галактик. Взор Коди проникает в меня так глубоко, что я вынужден отвести глаза.
— Не делайся таким, как дядя Хойт, ладно? говорит он и уходит.
И слава богу, что уходит, потому что мне сразу становится легче на душе. Значительно легче. Даже ещё больше: я чувствую себя словно на крыльях.
В этот вечер я засыпаю с ощущением необъяснимого блаженства и осознанием того, что жизнь удалась. Понимаю, что подобное состояние должно было насторожить меня, но разве вы будете копаться в себе, когда у вас так невероятно хорошо на душе? Вы просто наслаждаетесь этим чувством. Расправа над Оззи кажется теперь такой далекой, такой незначительной... В точности как старые ссоры между мамой и папой. Ну прямо античная история. И все эти негативные последствия — лишь космическая пыль, оседающая мне на плечи.
Умиротворённость. Чувство, к которому быстро привыкаешь.
КОДИ
49) Всякое
Я вовсе не хотел, чтобы это случилось! Просто я не подумал. Нет, неправда, я думал, вот только неправильно думал, не так, как надо было. Дядя Хойт поучил бы меня уму-разуму, увидь он, что я сотворил.
Мы опять были в парке, играли в баскетбол. То есть, это Тенни, Брю и мистер Стернбергер играли, а я — нет, потому что я люблю только то, что у меня классно получается — ну, там, ручной мяч, или бег, да много ещё чего, а всё остальное мне до лампочки. Тенни подарил мне новенького змея, потом отвёл на соседнее футбольное поле — оно как раз было пустое — и сказал: «Валяй, развлекайся напропалую!»
Вот только со змеями никогда не угадаешь — у них вроде как свой ум. Мой новый был сделан в виде ястреба — по-моему, подходяще, потому что всё время нырял к земле, как будто и вправду решил поохотиться.
Короче, я пошёл к баскетбольной площадке — может, Тенни, или Брю, или мистер Стернбергер помогут мне управиться со змеем. Куда там! Игра в разгаре, и на площадке уже целая уйма народу. Брю — прямо совсем как один из них, у него клёво получается. Ну, может, не так клёво, как у меня с плаванием или бегом, но всё равно здорово, он даже кладёт пару мячей в корзину у меня на глазах.
Дядя Хойт никогда бы ему этого не разрешил. То есть, никогда бы не отпустил его гулять вместе с целой оравой чужаков, как сейчас. Он бы заявился прям сюда и отволок Брю домой.
«Тебе нельзя связываться с кем попало, парень! — сказал бы дядя. — Уж таким ты уродился, и сам это прекрасно знаешь!»
И Брю повесил бы голову и пошёл бы домой, ведь он понимает — дядя о нём же заботится.
Но больше Брю оберегать некому, и вот пожалста: носится тут с кучей незнакомых парней и ему хоть бы что, а ведь они незнакомые только сейчас, а скоро могут стать очень даже знакомыми! Дяде Хойту это никак не понравилось бы. Вот, вспомнил о дяде, и стало грустно. Мне его не хватает, вернее, не хватает тех моментов, когда он был нормальный. Вот, наверно, он бы обрадовался и похвалил меня, если бы я сумел запустить змея повыше! Всё, решено — справлюсь сам.
Иду обратно на футбольное поле к своему змееястребу, который такой дурак, что неба от земли отличить не может; иду — и вдруг соображаю, что ветер-то переменился! Он сначала тоже был дурак, никак не мог решить, куда дуть, но вот, наконец, взялся за ум и дует ровно, так что если я побегу ему навстречу, то, может, научу эту глупую птицу летать.
Короче, разбегаюсь, порядочный конец бечёвки оставляю за спиной, и — есть! Змей поднялся в воздух! Правда, вихляется и норовит упасть, но как же, так я ему и дал! Ветер наподдаёт ему в крылья, но они не рвутся — это тебе не мой старый змей. Продолжаю бежать, понемногу отпуская бечёвку, потому что если остановиться, он тут же упадёт, и придётся всё начинать сначала. Загвоздка в том, что поле — оно же не бесконечное. Через минуту я уже домчался до края, и побежал дальше — ну и что, что уже не по траве. Выпускаю ещё немного бечёвки и выбегаю прямо на дорогу. Она тут не сильно загруженная, но машины по ней всё же ездят, а некоторые даже, кажется, немножко слишком быстро ездят, но что прикажете делать? Не бросать же после всех моих усилий!
Ну вот, я, значит, на улице; одна машина резко тормозит, другая успевает увернуться, но это ничего — водители здесь классные; уверен — увидев мальчика со змеем, сообразят, что к чему и будут поосторожнее. Меня же не задавили — только чутьне задавили, а чуть не считается.
Когда я оказываюсь на той стороне дороги, мой ястреб уже жуть как высоко и держится в воздухе сам по себе. А потому как дальше передо мной только склон холма, весь заросший кустами — наверняка там полно змей и прочей гадости — то я поворачиваюсь и бегу по обочине.
Короче, я даже не видел, откуда она взялась — эта дурацкая мачта с проводами, вынырнула из ниоткуда и схватила моего змея своими уродливыми серым лапами. Ястреб теперь болтается там беспомощный, ветер мотает его туда-сюда, словом, ужас. А мачта смотрит на меня сверху вниз, и я, можно сказать, слышу, как она хохочет надо мной: «Бу-га-га!» Знаете, я уверен, что иногда неживые вещи осознают, что творят пакости.
Ну, я этого так не оставлю, не на такого напала! Это же совсем новый змей! Стою и соображаю: мачта — она вроде как дерево, только ветки у неё металлические и растут равномерно. Короче, кладу бечёвку на землю и лезу вверх. А глаз от змея не отрываю, потому что дядя Хойт твердил: «Всегда смотри на приз!», хотя, по правде, я думаю, ему не мешало бы иногда говорить: «Сам приз в руки не даётся, к нему надо стремиться»; ведь ему потому никогда ничего не перепадало, что он и пальцем не шевелил ради приза. А вот я молодец, делаю и то, и другое: стремлюсь за призом и не спускаю с него глаз.