Гроза над Россией. Повесть о Михаиле Фрунзе
Шрифт:
— Проводите их ко мне.
Первым заговорил Гучков, известный московский домовладелец. Сказал, что Петроград в руках восставших, что борьба бесполезна и отречение от престола — дело само собой разумеющееся.
— Я советую вам принять очень трудное, исторической важности решение. Готов подождать до вечера, пока вы обдумаете такой решающий шаг, — заключил Гучков.
— Я уже все обдумал. Если я сначала отрекался от престола в пользу своего сына, то теперь передаю престол брату моему Михаилу...
Генерал-майор Воейков, стоя за спиной императора, старался запомнить каждое слово: наступил переломный момент в истории русской и его надо запечатлеть свидетельством очевидца,
— Мы должны вернуться в Петроград с актом отречения, — заявил Шульгин. — Мы просим немедленно составить такой акт, основу его я набросал. — Шульгину тяжело было говорить — он, бескомпромиссный монархист, знал, что знаменитая формула: «Король умер, да здравствует король!» — давно, часто и успешно применялась после всяких революций в Европе. Может быть, и на этот раз она не даст осечки?
Николай ушел в спальню. Вернулся через полчаса с окончательным текстом отречения.
— Кажется, всё, господа? — спросил он скучным голосом.
— Час подписания акта я прошу отодвинуть назад. Не хочу, чтобы после говорили — мы вырвали силой согласие вашего величества, — умоляюще сказал Шульгин.
Император поставил под актом время — три часа дня.
Вскоре поезд покинул Псков, увозя в небытие хозяина земли русской.
Вместе с бывшим царем ехал крупнейший украинский помещик, владелец сахарных заводов, хозяин газеты «Киевлянин», яростный русский монархист Шульгин. Человек широкого кругозора, он владел острым пером, но отличался желчностью и исключительной ненавистью к демократии. Шульгин мрачно смотрел в окно, и тяжелые, дымные мысли разламывали голову: «Что теперь будет с великой империей? Михаил недолго удержится на престоле, его интеллект тому порукой. Может быть, Государственная дума возьмет в свои руки всю полноту власти? Нет и нет! Но нельзя же управлять государством Российским из-под стола!»
Поезд замедлил ход, приближаясь к станции. На перроне толпились солдаты, казаки, рабочие, и все кричали и размахивали руками, будто грозили. У хлебной лавки стояла бесконечная очередь, в ней плакали женщины, угрюмо сутулились инвалиды, но вид их не вызывал в Шульгине ни жалости, ни сострадания. Его мысли были полны ненависти, как сосуд яда: «Ах, толпа, толпа, особенно русская! Подлые и благородные порывы ей одинаково доступны, и одно сменяется другим мгновенно. Это люди из другого царства, чем мое, из другого века, нежели мой. Пулеметов — вот что мне хочется! Только язык пулеметов доступен толпе, только свинец может загнать обратно в берлогу страшного зверя. Увы, этот зверь — его величество русский народ. Ах, пулеметов сюда, пулеметов! Русский царь был всегда главной осью империи, и ось потеряна. Исчезло единственное понятие власти. Есть ли еще Российская держава? Государство ли это? Или сплошной сумасшедший дом?..»
Начиналась метель. Тяжелый по-весеннему снег заметал зеркальные стекла голубого поезда, идущего в Петроград.
— В Петрограде революция! Николай Второй отрекся от престола! Создано Временное правительство! — кричал возбужденный Мясников, ворвавшись в присутствие и потрясая столичными газетами.
Фрунзе и Любимов, корпевшие над документами о помощи фронту, подняли головы, недоуменно поглядели на своего друга.
—
— Не предвосхищай событий, — рассмеялся Фрунзе и склонился над ведомостью.
— Вот газеты, — торжественным голосом возвестил Мясников. — Я тоже сперва не поверил, но вот же газеты. Вот они...
Фрунзе потянулся за газетой, быстро пробежал глазами кричащие заголовки, с грохотом отодвинул стул и кинулся обнимать Мясникова, потом Любимова.
— Наконец-то, наконец! — горячо воскликнул он.
Годами мечтавшие об этом великом часе, отдавшие все силы его приближению, они еще не могли сразу осознать свершившееся, слишком невероятным казалось событие.
Фрунзе продекламировал:
— «Сегодня я получил парижские газеты — это были солнечные лучи, завернутые в бумагу. В Париже революция! Цветов, цветов дайте мне и лиру! Я украшу цветами голову и сыграю на лире, и песни мои достигнут неба и сотрясут звезды, и звезды будут осыпаться на землю, освещая хижины и сжигая дворцы. Мир хижинам, война дворцам!..»
— Что за стихотворение в прозе? — поинтересовался Любимов. — И при чем тут Париж? Революция-то в Петрограде...
— Я читал Генриха Гейне. Возможно, переврал немного, но за смысл ручаюсь.
— Пойдемте на улицу, посмотрим, что творится в городе, — предложил Мясников.
На улицах, как в большие праздники, играл духовой оркестр, какие-то люди сбрасывали императорский герб с официальных зданий, лавочники поспешно и как-то застенчиво убирали из витрин царские портреты.
То там, то здесь возникали стихийные митинги; ораторы произносили зажигательные речи. Говорили о наступившем равенстве и братстве, повторялись имена Робеспьера и Марата, раздавались призывы к полной анархии. Вспыхивали страстные звуки «Марсельезы». Словно на пасху звонили колокола.
Радостное возбуждение цвело на лицах, особенно солдат. Самодержавие пало, скоро конец войне — в эту надежду верили, как в солнце после долгого ненастья...
— С праздником тебя, Зеленый Листок! С праздником наших осуществленных мечтаний, — встретила мужа Соня, и глубокий грудной голос ее прозвучал с особенной мягкостью и теплотой.
Но Фрунзе уже отрезвел, сердце подчинилось разуму.
— Соня-Сонечка, в Петрограде создано Временное правительство. Помещики и капиталисты пожинают плоды революционной победы народа. Рабочий и мужик получили только красивые слова о свободе, равенстве и братстве. Русский народ по-прежнему будет стоять на коленях, если мы не превратим буржуазную революцию в свою, пролетарскую. А ее надо готовить. Побеждают только вооруженные революционеры...
И вспомнился ему Стокгольм, IV съезд социал-демократов, ленинские слова — четкие, отточенные, как острие клинка, слова о вооруженном восстании в декабре девятьсот пятого года: «В народных массах... зреет сознание необходимости бороться за реальную власть».
— Вот где истина! В ленинских словах — программа борьбы. — Он подошел к Соне. — Так говорил Ленин еще одиннадцать лет назад, я запомнил его слова навсегда...
В первые же дни Февральской революции Фрунзе созвал руководителей инициативного центра большевиков, партийных ячеек 3-й и 10-й армий Западного фронта. Совещание решило немедленно создать Совет рабочих депутатов для борьбы за народную власть. Четвертого марта собралось первое легальное собрание большевиков Минска. Оно предложило приступить к выборам депутатов в Минский Совет. Первым кандидатом был назван Фрунзе. Совет немедленно создал свою газету «Известия Минского Совета», и одним из ее редакторов стал Михаил.