Гроза над Россией. Повесть о Михаиле Фрунзе
Шрифт:
Депутация русских солдат шла через сосновый бор на передовую, к немецким окопам. Впереди шагал парламентер с белым флагом и медной трубой.
В армейском комитете 3-й армии к идее братания отнеслись довольно холодно, но все же был созван митинг, на котором выступил Фрунзе.
— Начнем братанием — кончим миром. И тогда конец войне. Никто не станет погибать за буржуйские интересы, — заключил он под одобрительный гул солдат.
— Изменник! Торопишься продать Россию тевтонам! Смотри вперед, да оглядывайся, — услышал Фрунзе злой полушепот и увидел поручика с горящими от ненависти
С приближением к вражеским окопам становилось все беспокойнее. Фрунзе боялся провокации со стороны командования полка. А как отнесутся немцы? Депутация вышла на лесную опушку, перед ней открылась колючая путаница проволочных заграждений, блиндажи с бойницами, замершие в ожидании немецкие солдаты.
Парламентер вскинул над головой белый флаг, поднес трубу к губам; звонкое пение взорвало утреннюю тишину, и был в нем такой страстный призыв, что Фрунзе вздрогнул.
Парламентер перестал трубить, но поющее эхо еще долго перекатывалось по сосновому бору. Депутация русских остановилась.
На бруствере появился немец с белым флагом. Взмахнул им, белое облачко затрепетало в утреннем воздухе, и тотчас раздался ответный зов трубы. Фрунзе облегченно вздохнул, выпрямился, подтянулся. «Все будет хорошо. Люди не могут постоянно находиться в воинственном угаре».
Из немецкого окопа вышла группа солдат. Вновь раздался голос трубы, взлетел белый флаг, русские и немцы стали сходиться. Шагов через двадцать остановились, будто чего-то опасаясь, чему-то не веря. Фрунзе опять захлестнуло волнение: братание могло оборваться пулей какого-нибудь маньяка. Сдерживая себя, он шагнул вперед, из группы немцев выступил офицер.
— Я есть самый жаркий сторонник мира с Россией, — по-русски сказал офицер, пожимая влажной ладонью руку Фрунзе. — Ви прийдите в штаб наш батальон, но я обязан одеть повязка на ваш оба глаз. Таков есть военный закон...
Русским завязали глаза и повели, и вскоре они очутились в сухой просторной землянке — батальонном штабе. Полевые телефоны, электрический свет как бы предупреждали: делегация делегацией, а мы еще долго можем сидеть в окопах, обшитых досками. Но это было обманчивое впечатление: в немцах также жила жажда мира. Фрунзе почувствовал ее по напряженной, тревожной тишине, по ждущим глазам. Они вышли из штаба к солдатским шеренгам, и тысячи испытующих взглядов устремились на русских.
Фрунзе видел обтрепанные мундиры, порванные ботинки с грязными обмотками — окопное сидение давно уничтожило всю прусскую парадность:
— Солдаты! Русские и немецкие рабочие! Простые люди двух великих держав! Я хочу спросить: во имя чего мы воюем? Ради каких целей гибнем от пуль, снарядов, эпидемий? Нашей кровью залиты поля Европы, наших страданий не выразить никакими словами. Так во имя чего же творится это кровавое безумие? — заговорил Фрунзе; в голосе его звучали и удивление, и гнев, и уверенность в своей правоте. Он говорил сперва по-русски, потом по-немецки, стараясь с предельной ясностью выразить свои мысли.
— Я отвечу вам, во имя чего погибают простые люди, горят города, отравляется газами все живое. Во имя баснословных прибылей русских буржуев
Его слова падали в солдатские души, как капли расплавленного металла, и пока он говорил, произошли еле уловимые, но важные перемены. Немцы и русские сближались, перемешивались, настороженное недоверие таяло на лицах, появились печальные улыбки, одобрительный гул нарастал и ширился, как океанский прилив.
Фрунзе кончил речь, его обступили со всех сторон, к нему тянулись руки, одобрительные возгласы были дороже всяких наград.
Революционный подъем, вызванный Февралем, разрастался. Минские большевики начали энергично проводить в жизнь ленинские идеи о превращении буржуазной революции в пролетарскую. Их действия встретили сопротивление соглашателей из объединенной социал-демократической партии Минска. Два течения — большевистское и меньшевистское — сшибались по любому вопросу, и все острей, все напряженнее становилась борьба. Контрреволюционеры всех мастей ожили, зашевелились, чувствуя поддержку меньшевиков.
Большевикам стало ясно: необходим полный разрыв с меньшевиками. И вот по инициативе Фрунзе, Любимова, Мясникова был создан Минский комитет партии большевиков под председательством Мясникова. Всего лишь горсточка — тринадцать коммунистов представляли вначале партию, а через месяц она уже насчитывала шестьсот членов. Рабочие, солдаты, крестьяне шли к большевикам, и Минская партийная организация быстро превратилась в передовой отряд рабочего класса.
Минский Совет рабочих и солдатских депутатов решил созвать съезд представителей от солдат Западного фронта, чтобы решить дальнейшую судьбу армии и разоблачить политику Временного правительства, продолжавшего войну «до полной победы».
И такой съезд состоялся в Минске.
Временное правительство, меньшевики, Ставка верховного главнокомандующего пытались вырвать инициативу из рук большевиков. На съезд прибыли из Петрограда самые видные меньшевики — Чхеидзе, Церетели, от кадетов — Родзянко, Родичев, сам главнокомандующий Западного фронта генерал Гурко.
Сторонникам Ставки, Временного правительства, буржуазных партий на съезде противостояли большевики во главе с Фрунзе, Мясниковым, Ногиным, Бадаевым. Фрунзе выступил на съезде с короткой страстной речью:
— Революция защищается не только штыками, но и идеями, которые объединяют солдата-рабочего с солдатом-мужиком. Есть ли у нас такая объединяющая сила? Есть! Это идея немедленного окончания войны, идея мира без аннексий, без контрибуций. Ее, эту идею, выдвинули большевики, и она уже овладела сердцами простых людей...
Солдаты избрали Фрунзе во фронтовой комитет армий Западного фронта, имя его приобрело известность.
Русская армия агонизировала. Дисциплина разваливалась, солдаты больше не хотели сражаться. Барин в офицерском мундире и мужик в солдатской шинели готовились к схватке друг с другом.