Гроза

Сафаров Назир Сафарович

— Разговор у нас будет короткий, — начал мударрис. — Как работником я тобой очень доволен. Не даром ты ел мой хлеб. Кроме того, я тебе сейчас за твой труд хорошо заплачу. Вот и деньги. Будет лучше, если ты их сразу же сосчитаешь. Ведь говорится в народе, что даже деньги, найденные на земле, полагается сосчитать. А зашел я к тебе попрощаться с тобой. Если хочешь сделать мне приятное, то еще до рассвета покинь Бухару. Уходи, куда хочешь, на все четыре стороны. Пусть аллах даст тебе счастье в пути.

— А в чем дело, таксыр? Какой проступок я совершил, могу ли узнать?

— Пусть все это останется между нами. Как говорится, сломанную руку рукав укрывает, а разбитую

голову — тюбетейка. Знаем про все ты да я, да еще аллах. Понял?

— А ваша дочь Махинисо тоже знает?

— Не называй имени моей дочери! До свиданья, пусть счастье даст тебе бог! — мударрис поднялся и указал рукой на открытую дверь.

Задумавшись на мгновение, Ходжа сказал:

— Неужели вы меня гоните? Я не ожидал от вас этого. Не мне, а дочери своей причиняете вы зло. Любовь не выбирает человека, перед ней равны и царь, и нищий. Не забывайте, что горечь любви бывает невыносимой!

Затем Ходжа надел свой халат, снова обвязался той самой веревкой в две сажени, сложил вещи в мешочек, взял его под мышку и вдруг, подкинув вверх кошелек, рассыпал его содержимое по комнатке. Пустой кошелек он протянул мударрису и решительно шагнул в настежь открытую дверь…

ХИТРОСТЬ

В эту пятницу Хатаму захотелось взобраться на башню мечети имама Хасана, имама Хусана и полюбоваться оттуда на природу, на горы и пастбища Нураты, о которых так увлеченно говорил Ходжа-бобо. С этой мыслью он поднялся на минарет. Оглядывая оазис, охваченный с севера обширными пастбищами и лугами, а с юга — горами, он был поражен многоцветием нуратинской весны, бескрайностью просторов, на которых паслись отары овец, стада коров, табуны лошадей.

— Которая же это гора Джуба? Вон та Кухи… Вон наверняка гора Джуди. Говорят, там осталась лодка пророка Нуха. Интересно, там ли эта лодка и поныне? Увидеть бы своими глазами все это… Если верить словам поднимавшихся на гору Джуди, то деревья там похожи, оказывается, на лодку. Но разве бывают деревья, похожие на лодку? И еще говорят, что стволы деревьев там неохватные и имеют лодкообразные дупла… Даже четыре человека и то будто бы не могут обхватить одно дерево… А какая же из этих гор — гора Скупая?

Хатам всегда с интересом прислушивался к разговорам Карима-каменотеса с Ходжой-цирюльником. Увлеченно слушал он и рассказы людей, приходящих побрить бороду, о разных событиях в кишлаках Нуратинского вилайета, в дальних и близких местах. Говорят, в Нурате есть большой кишлак, называемый Джуш. Большой базар вилайета, оказывается, еженедельно происходит там. Для покупок и продажи товаров сюда прибывают люди с Кермине и других вилайетов. С тех пор, как Хатам услышал об этом, он часто бывал мыслями на джушском базаре.

Теперь, находясь на башне, Хатам думал обо всем этом и искал взглядом джушский базар. Вдруг ему вспомнились слова о газганском мраморе. «Газганская гора близка к нуратинскому руднику», — говорил Карим-каменотес. Он выбирал стихи из газелей шейха Саади, Физули, Джами, Навои и высекал их на камне, наносил на надгробные мраморные плиты вместе с молитвами, радуя тем самым дух покойников. Еще недавно, в день пятничного намаза, показал он народу мраморную колонну, сделанную им для мечети по заказу Додхудая. Люди были изумлены работой каменотеса, его искусством. С дехибаландской башни отчетливо была видна Газганская гора. Одним краем она соприкасалась с Дехибаландской возвышенностью. Хатам задумался. Сделать из цельного камня такую большую колонну! Это ведь не легенда, а правда. Как же ему удалось отделить от горы такой

большой камень? А Додхудай немилосердно притесняет таких как Джаббаркул-ата, использует в своих целях редкостный талант Карима-каменотеса, а на мне ездит как на осле… Какое из этих дел — благодеяние? Если я вместо того, чтобы быть ослом, буду помогать каменотесу, то разве останусь я голодным? Что же делать? Что хорошего можно ждать От этого калеки, чтоб он подавился своим благодеянием! Если бы не был замешан тут Ходжа-бобо, ни в коем случае я не вернулся бы в этот дом. Да еще если бы не… Но об этом лучше не думать.

Спустившись с башни, Хатам пошел к роднику, чтобы и в этот раз, как обычно, омыть родниковой водой лицо и руки. Теперь его путь лежал в сторону кишлака Зайнулабар к дому Додхудая. По дороге встречались ему редкие прохожие. Наверное, у каждого из них свои заботы и свои печали, может быть, и потяжелее, чем у этого идущего им навстречу юноши с едва пробивающимися усиками. Но самому юноше кажется, что ни у кого нет горшей, нежели у него, судьбы. Он шел к дому Додхудая. Весенний теплый ветерок с легкой прохладинкой веял в лицо, а на сердце было тяжело, и неизбывная тоска снедала его. Он чувствовал, что все его сердце занимает теперь девушка в доме Додхудая. Он и на службу-то к Додхудаю ходил теперь только ради того, чтобы увидеть ее. Если бы не она, давно бы он перестал ступать через этот порог.

Если бы нашелся хоть один близкий Хатаму человек, который мог бы понять его, если бы он сказал этому юноше:

— Откуда твоя печаль? Зачем стенанья и жалобы на судьбу? Иди сюда, о, юноша с плачущим сердцем. Видишь — весна, все обновляется, зеленеет и расцветает. Мы молоды, а жизнь преходяща. Давай поговорим по душам, забудем о мелочных горестях жизни, развеемся и возвеселимся. Давай, идя по жизни, помогать друг другу…

С этими мыслями и грезами Хатам не заметил и сам, как дошел до дома Додхудая.

В доме Додхудая, как только пройдешь в широкие двустворчатые ворота, попадаешь в просторный двор, где стоит сдвоенная супа. Но сегодня Хатам увидел здесь еще и человека, сидящего на земле и обхватившего руками голову, как бы в отчаяньи, и глядящего неподвижно перед собой. Рядом с ним стоит и дремлет одноухий осел. Хатам сначала узнал осла, а потом уж разглядел и его хозяина.

— Э, да это ты, животинушка! Узнаешь старого знакомого? — обратился Хатам к ослу и хлопнул его по крупу.

От этих слов хозяин осла встрепенулся, поднял голову и как бы спросонья посмотрел на Хатама. Узнав юношу, своего спасителя в ту ужасную морозную ночь возле Чертова моста, Джаббаркул-аист вскочил на ноги, но тотчас пошатнулся и едва не упал.

Хатам бережно усадил старика на прежнее место.

— Проклятые ноги… Немеют и затекают, если посидишь неподвижно. Счастья тебе, сынок… Благополучен ли и здоров ли?

— Спасибо, а как вы сами?

— Я жив-здоров, кое-как существую на этом свете.

— И то хорошо. Не умирайте, живите на счастье ближним. Как они живы-здеровы?

— Спасибо, спасибо. Да вот Саттаркул часто вспоминает и спрашивает о вас.

— Саттаркул?.. Это который же из них?

— Который родился вслед за моей дочкой. Дети не перестают вспоминать, как вы тогда спасли меня от смерти, доставили в худжру Ходжи-цирюльника, обогрели, сохранили мне жизнь. Вот и довелось нам свидеться. И несчастный ослик тоже со мной. Это ведь и спутник мой, и друг-утешитель, даром, что бессловесный. Хорошо, что он у меня есть, вот кое-как и существую. А Саттаркул — тот самый, помните, когда вы заладили: не останусь да не останусь, хотя мать моих детей уже готовила катырму…