Grunedaal

Станислав СОЛОВЬЕВ

GRUNEDAAL

Содержание:

Вступление

1 Рассказ Йорвена Сассавата

2 Рассказ Герта Лассавира

3 Рассказ Йорвена Сассавата

4 Рассказ старика

5 Рассказ Йорвена Сассавата

Вместо эпилога

История не делается отдельными людьми, группами людей, народами или государствами.

Однако, говорить, что История происходит от самой себя, - заблуждение, недопустимое для настоящего историка.

История происходит от совокупности событий в жизни отдельных людей, групп людей, народов и целых государств.

Это - полотно, которое неустанно ткется каждый день всеми.

Желание ткать полотно у одного заканчивается тем, что полотно рвется и распадается. Так погибает История для невежественного и он погибает как человек во времени.

Историю нельзя уничтожить. Ее невозможно повернуть вспять, затормозить или игнорировать.

Можно только уничтожить самое себя, - то, что оказывается вне хода Истории и потому обречено на прозябание в Безвременьи.

Человек, бежавший от Истории, несомненно, может найти лучшее для себя как живого существа - покой и уравновешенность природы.

Но как временное явление, он перестанет существовать.

Человек производит Историю? Или История порождает человека?

Мы живем в Истории, мы наследуем ее у прошедших поколений, мы ткем ее усложняющийся рисунок для наследующих,

и вместе с тем мы ее изменяем.

Мы творим ее коллективно, будучи ее порождением.

Мы без нее - оборванные нити. Она без нас - пустой звук.

Перинан, "Исторические трактаты"

Предисловие

Начну с того, что сразу же оговорюсь: данное произведение - произведение сколько не историческое, сколько мифологическое, художественное. Оно, конечно же, имеет значительное отношение к исторической науке (как и все, существующее в Изученном мире). Однако, нельзя переоценивать это обстоятельство

и принимать описываемые события за чистую правду. Будучи историком Школы Ти-Сарата, я впервые заинтересовался не чистой наукой, а художественным вымыслом (а это все таки беллетристика, да простят мне читатели). Легенда о Йорвене-Страннике возникло не на пустом месте. В Эпоху Разделенных Сообществ многие люди, получившие духовный сан и богатый опыт в Изучении, устремлялись на поиски собственной истины. Они не удовлетворялись ритуалами, застывшими во времени и потому исторгнутыми им. Данные ритуалы и обряды, отражали историческую реальность во времена Холле и великого Перинана, но, будучи сохранены без изменений стали словами и жестами, лишенными смысла. Одни Школы, - как, например, Холлеанская, - прятались за сомнительной завесой жесткого следования традиции, установленной когда-то самим Основателем. Другие Школы пытались найти новый смысл в обслуживании запросов местных властей и сообществ, Истории как таковой уделялось немного внимания. Изменялся мир, изменялась его История. В Окраинных сообществах шли войны, - уже не такие, как во времена Борющихся земель. Эти войны были похожи больше всего на набеги диких кочевников. В Центральных Сообществах царил хрупкий мир. Относительная стабильность поддерживалась торговыми корпорациями различных городов, далеко разбросанных друг от друга во времени и пространстве. Сохранению стабильности способствовали в какой-то мере и сами историки, - меньше всего историки заинтересованы в войнах и вооруженном насилии, ибо насилие уничтожает Историю: нет больше преемственности и последовательности событий, нет передачи знания от поколения к поколению, народы и сообщества разделены враждой и недоверием, а значит изолированы друг от друга, - поглощены Безвременьем... А может, свою роль играла неписанная традиция, установившаяся еще с правления Берка Ольменского, запрещающая войны в Изученном мире. Здесь нельзя говорить с полной уверенностью, какое из перечисленных мною обстоятельств обуславливало хрупкий мир; скорее всего, взаимосвязанность всех этих обстоятельств. Историческая наука была разрознена: между Школами царило недоверие и соперничество, мало напоминавшее сотрудничество между учеными. Как таковой корпорации Изучающих не существовало, - это было название совокупности всех тех историков, которые занимались исследованиями в тот период. С одной стороны, догматизм Школы Холле, с другой - расколы и распри в молодых Школах, подтачивали дело Изучения и только вредили ему. Не существовало какого-либо единого координирующего органа (как, например, современный Наблюдательный Совет) и взаимоотношения между людьми различных народов и государств были отягощены недоверием, незнанием и неуверенностью. Города и целые сообщества разрушались из-за войн и экономического упадка. Другие же с помощью варварского культа и открытого насилия временно устанавливали свою политическую гегемонию (как, например, это случилось с Букнеркской Империей). Единые торговые и транспортные организации отсутствовали. В этих условиях возникло множество различных легенд и мифов, питаемых темными суевериями, недостаточной информацией, а то и самой человеческой фантазией. Не все из этих легенд и преданий сохранились до наших дней, - сохранилось лишь то, что было записано или заучено наизусть, то, что передавалось от поколения к поколению, от города к городу. Одни из них не представляют заслуженного интереса - это больше сказки, наполненные чудесами и волшебными превращениями. Это кладезь фольклора и местной культуры. Изучение их - занятие для литераторов и поэтов. Другие предания представляют собой сугубо религиозные или этические построения, одетые в художественные одежды аллегорий и метафор. Их изучение дело теологов и моралистов. И только третий вид легенд затрагивает собственно историческую науку. Это легенды об основателях Школ, о превратностях самого Изучения. Они повествуют о реальных или вымышленных историках и их деяниях. Как раз-таки к последним, можно причислить легенду о Йорвене Странствующем. Но существовал ли человек под таким именем? Реального прототипа этого художественного героя в Истории не было. Я провел исследования в архивах нашей Школы (как известно, она возникла на основе Школы Перинана), однако, ничего об когда-либо существовавшем Йорвене Сассавате мне не удалось найти, равно как и о некоторых других персонажах (в том числе и о некоем магистре Олехене). Действительно, двадцать вторым и предпоследним Наставником Школы Перинана был Герт Лассавир, прозванный современниками Мрачным (именно в его наставничество начался известный кризис Школы). Однако, существование младшего магистра Йорвена или первого помощника Ректора, некоего магистра Олехена, не засвидетельствовано в исторических документах. Город Грюнедаль или Кронидал, упоминаемый в легенде как своего рода символическая цель странствия историка Йорвена и одновременно как метафорическая идея нахождения смысла Истории, вряд ли существовал когда-либо на самом деле. Нельзя, конечно, полностью отрицать возможность существования города с таким или похожим названием в Гипотетических землях, так как в те времена многие населенные пункты и даже сообщества находились вне Изученного мира. Подтвердить или опровергнуть существование такого города могли бы "Южные хроники" великого Перинана (о которых упоминается в данной легенде), но, к сожалению, они погибли, как и множество других исторических документов, в результате пожара, случившегося в архивах Школы в правление последнего Наставника. Секта Ютиссиан, с которой встретился якобы Йорвен Странствующий, действительно существовала и, как знает всякий образованный человек, даже стала государственной религией в Букнеркской Империи. Однако, с ее падением Ютиссианское братство распалось и уже семьдесят лет как не существует. Не сомневаюсь, что действительный автор легенды, будь то индивидуальный или коллективный (что намного вероятнее), специально ввел в нее негативный образ Ютиссиан и их извращенную психологию. Другие места в легенде о Йорвене-Страннике не поддаются индеффекации, - они туманны и нарочито изобилуют размышлениями сугубо личного характера. Отсутствие соответствующей информации в архивах других Школ навело меня на мысль о художественном происхождении фигуры Йорвена-Странника. Вероятно, легенда возникла через пятьдесят-шестьдесят лет после смерти Наставника Герта. Существует не менее двадцати вариантов ее изложения: от религиозно окрашенных до простонародных, насыщенных волшебством и недвусмысленной эротикой. Один из вариантов я предоставляю вашему вниманию. Я намеренно усилил художественный элемент в повествовании и архаизирован географические топонимы (как, например, это обстоит с Союзом Соваарн). Надеюсь, легенда, обработанная в духе современной исторической науки, сыграет некоторую популяризаторскую роль, покажет нравы и условия мира, отстоящего от нас в прошлом на двести-триста лет. Хотелось бы выразить глубокую признательность в связи благорасположением Наставника нашей Школы, достопочтенного Ти-Галаата. Также выражаю признательность дольмаретенскому издательству Торгового дома Ланеренна, которое оказало мне посильное участие в издании этой книги. Выражаю большую признательность моим коллегам, - магистрам Атонию, Валеду, Ти-Мееру и другим, - всем тем, кто помогал мне в этой работе. Хотелось бы закончить мое невольное предисловие, используя старинные литургические формулы: Во славу Истории и Изучающих ее, и да будет вам многие лета созидания!

Лайем Кармелен, магистр мифологии Школы Ти-Сарата,

Ведущий исследовательской группы

"Исторические предания Центральных Сообществ"

Великое Сообщество Дольмаретен, 297 год исчисления Ти-Сарата

Рассказ Йорвена Сассавата

Закономерности Истории произрастают из мелочей.

"Изречения" великого Перинана

Меня зовут Йорвен Сассават. Я историк. Я произношу это без той звучности, как это делают другие историки. Когда они произносят это слово, в их голосе звучит отчетливая гордость, переплавленная в застаревшее самомнение. Каждая буква слова как слог в заученной молитве из литургии. Каждая буква насыщенна гордостью до предела и сочится гордостью через мимику, жесты, походку и неторопливость взгляда. Они гордятся своей сакральной статикой. Мне нечем гордится. Но меня ничего не связывает, а это необычное дело для историка. И вот почему.

Как принято, по устоявшейся традиции историки образуют разные школы. Каждый великий историк (а их было не так уж и много) образует из своих учеников свою школу. Она обрастает отделениями в разных городах, и глядишь, лет через двадцать-тридцать это школа насчитывает больше полусотни человек, ведет свои анналы и свой отсчет времени. В моем городе (я его называю моим, не потому что в я в нем родился, - я как большинство людей не знаю места своего рождения, - а потому, что я в нем учился и был посвящен в сан историка) существовало издревна четыре школы. Как и во всяком городе Изученного Мира в ней находилось отделение Школы Холле. Другие я лишь перечислю, как это заведено в исторической традиции: Школа Элумара, Школа Ивасса Кадельбела и Школа Перинана, там, где я учился. В моем городе (в Изученном Мире он зовется Дольмерет) я познал историю и стал на стезю Изучения. С малых лет, как помню, я мечтал стать историком (естественно, это относится только к периоду в Дольмерете, и я сейчас уточню почему).

Мои родители пришли из одного из Мест Лакуны. Они не знали названия того поселения, они не имели общепринятых имен, а потому можно сказать для Изученного мира они не имели имен вообще. Я не знаю, откуда мы пришли. Как-то я хотел выяснить это с помощью документации Школы, но ничего не нашел. Простые люди из Мест Лакуны почти никогда не упоминаются в анналах, хрониках и других документах. Если бы это был правитель или военный деятель, жрец одной из тысяч Темных религий, - может быть, я бы нашел то, что искал. Мои родители не были выдающимися людьми. Я не хочу сказать, что они были серыми и похожими на всех. Нет, скорее они ничем особым не выделялись... В Местах Лакуны царит вневремение и внеисторичность, что-либо рассказать о том периоде жизни я не могу. Может быть, и потому, что просто уже не помню. А может быть, потому, что и нечего рассказывать о жизни маленького мальчика в заброшенном Историей селении. Как и у всех детей история моего детства, наверное, состояла из череды болезней, игр, неутолимого любопытства, обид и сновидений... Когда моя семья прибыла в Дольмерет, я узнал, что мне исполнилось ровно девять и что зовут меня, как это принято в Изученном мире, Йорвеном. Мы, - я, отец, мать и старшая сестра, - получили фамилию Сассаватов, что означает - Обретшие свою историю в последний месяц весны...

Я рос, играя с дольмеретскими детьми.

Мы носились веселой гурьбой по узким улочкам и наши ноги поднимали желтую пыль. Базары, где продают восхитительное множество известных и неизвестных товаров, где кричат звонко торговцы, зазывая покупателя, где фокусники глотают мечи и дышат жарким огнем, где чудные животные недоуменно смотрят на людей и переступают с ноги на ногу, где можно стащить сочный сладкий плот или найти мелкую монетку, - сильно потертую, но оттого не менее желанную... Казармы, где важно гремят оружием суровые солдаты городской стражи, немногословные офицеры, блестящие алебарды и шумно хлопающие по ветру боевые знамена, чем навевают на ребятню богатые фантазии о битвах и походах в далекие страны со странными названиями... Квартал правителя и чиновников, своей недоступностью тревожащий и возбуждающий и без того большое любопытство... Сады, огороженные, но достижимые, - стоит только тихо пробраться между расшатанных прутьев, а потом бежать, пригнув голову, среди прохладной листвы кустарника и плодовых деревьев... Заброшенные здания на окраине, где живут совы и летучие мыши, где нет никого, кто бы надрал уши за самую дерзкую шалость... И, конечно же, Школы, - комплексы зданий и построек, разбросанные по всему городу, - своего рода, город в городе, окутанный почетом и легендами, с тихой уединенной жизнью, наполненной магией знания... Я носился по улочкам Дольмерета. Я бродил по заброшенным зданием, пугая сонных сов. Забирался на самые высокие деревья в садах и оттуда любовался открывавшейся мне картиной. Я пугался суровых солдат, - подозревал в их тяжелой поступи, в блеске оружия и немигающем взгляде определенную жестокость, не знающую о жалости. Я воровал на базаре вкусные плоды, лепешки, горячие и обжигающие руки, липкие южные сладости, после которых сильно хотелось пить. Купался в фонтане в особенно жаркий день, визжал от восторга - миллионы брызг сияли в свете как драгоценные камни. Так проходило мое детство. Родители, иногда журили меня. Отец, бывало, наказывал за чрезмерное дурачество. Я обижался и прятался на складах ремесленного цеха...

Затем я получал знания, как и каждый из дольмеретских детей.

Это происходило в приходском лицее. В городе было несколько таких лицеев. Каждый из них был приписан к той или другой Школе. Мои родители были консервативными людьми и меня отдали в лицей Школы Холле, хоть и обучение там было относительно дорогим. В лицее преподавали язык, письмо, алфавит, географию Изученного мира, литургику и, конечно же, историю. Сейчас бы я смеялся над тем, что словами "историческая наука" назывались те скромные крохи, которые нам кидали снисходительные учителя, - словно умудренные житейским опытом старики кормили хлебными крошками молодых голубей, сидя на парковых скамейках. Нам преподавалась всего лишь краткая история Дольмерета и основные линии общего полотна Изученного мира, - малые азы, такие величественные для детского уха и такие ничтожные для скептической памяти взрослого... Но я не смеюсь, помня изречение Перинана: "Всякое знание больше изученного, но всегда меньше неизученного". Начальником лицея был очень строгий и худой человек. Его звали Адрий и он имел степень младшего магистра. Неразговорчивый, суровый и совершенно лысый человек наводил на нас необъяснимый страх, и мы забывали о всяких проказах, как только видели его фигуру в коридорах лицея. Именно там я увлекся историей и полюбил ее со всей детской непосредственностью, какая только бывает в десять-двенадцать лет. Мои родители не помышляли о том, чтобы я поступил после лицея в одну из Школ. На это было несколько причин. Во-первых, в Школу принимали только самых одаренных, - я же таким вовсе не был. Во-вторых, престиж историка настолько велик в Изученном мире, что не всякий даже мечтает стать им. В-третьих, родители подумывали о том, чтобы я выбрал одну из мирских профессий: ремесленника, земледельца, торговца, писца (для стражника я был слишком хрупким и мечтательным). Отец мой даже собирался помолвить меня с малолетней дочерью одного из ремесленников, рассчитывая, что я не буду иметь проблем с профессиональным обучением, - род этого ремесленника прославился на всю округу своими мастерами и был зажиточным. Помню, когда мне исполнилось пятнадцать, я изложил свою мечту родителям, не подозревая, что разрушаю их планы и их спокойствие. Отец только покачал головой - он не очень-то верил в то, что мне удастся быть принятым в Школу. Мать только молча пожалела меня. Вероятно, она была готова ко всему плохому. Я тогда и не подозревал, что в городе установилась неписанная традиция: если родители мальчика подают прошение в Школу о принятии сына, но сам мальчик не будет принят, значит, на то есть весомые причины. А раз его не приняли в Школу, то ему в будущем будут мало доверять. Про него скажут: этот человек переоценил свои возможности и потому ему нельзя доверять серьезные дела. Истина большинства населения Дольмерета гласила: "Не испытывай судьбу". Я не знал, что это одно из суеверий, порицаемых в Школах, но хотел быть только историком и никем иным...

Почему я выбрал Школу Перинана, я уже не помню.

Логичнее было подавать свое прошение в ту Школу, в лицее которой я получал первые азы Великой науки. Считалось дурным тоном (об этом я узнал позже), чтобы учиться в лицее одной Школы, а подавать прошение в другую. Как знать, не это ли послужило причиной всех моих несчастий? Разумом я понимаю абсурдность такого допущения, - это темное суеверие, не достойное историка. Но сердцем... К Школе Холле я не испытывал никакой симпатии - она давно славилась консерватизмом, окостеневшим постоянством и жестким следованием догм Холлеанских анналов. Тогда я не смог бы определить ее как такую - роль сыграла жесткая дисциплина в лицее и мрачная фигура главного учителя Адрия... Не знаю, как мне удалось поступить в Школу Перинана. Помню, что отец с матерью приложили все силы, чтобы меня приняли, - в ином случае они бы постигли стыд и разочарование. Школа Перинана считалась самой молодой и либеральной в Дольмерете. В отличие от Школы Холле, где принимались преимущественно только сыновья и внуки историков, в Школу Перинана мог поступить каждый желающий. Для принятия в Школу нужно было несколько условий: гражданство города, окончание приходского лицея и, конечно же, задатки, наклонность к исторической науке. Помню, как жарким летним утром я предстал перед приемной комиссией Школы. Я очень боялся. И от большого страха немного растерялся: путал даты, названия и порядок закономерностей. Члены приемной комиссии добродушно хмурились, - им было не впервой видеть испуганных мальчишек, помышляющих о таинственной карьере историка. Мои баллы были настолько низки, что я успел пасть духом. Но спасло меня собеседование, проведенное веселым бородатым магистром с забавным именем Голлу. Я с таким пылом поведал о своем желании учиться и стать историком, что магистр Голлу (а он видел многих восторженных кандидатов) сильно поразился. Еще больше его удивило мое полное безразличие к самому статусу историка и тем мирским выгодам, который он предоставлял умелому человеку. Я хотел одного: изучать и созидать историю. Бородатый Голлу одобрительно похлопал меня по плечу своей увесистой ладонью и переубедил комиссию. Меня произвели в кандидаты.

Полгода я работал под началом одного из учеников. Имени я его у же не помню. Помню только лицо - скуластое, в оспинах и мелких шрамах, словно этот парень каждый день дрался в уличной пыли с ватагой дольмеретских сорвиголов. Но на самом деле, он никогда не дрался, а был, наоборот, тихим и задумчивым, за что его прозвали другие ученики - Рябой Печалью... Я помогал убирать комнату, носил книги за ним, словно домашняя собачонка, мел дорожки близ ученических корпусов, точил стила, мыл оконные стекла. Но не забывал и о упражнениях: штудировал выдержки из сочинений великого Перинана, оттачивал почерк на ненужных, исписанных листах, заучивал литургические гимны Школы... Рябая Печаль вместо того, чтобы погонять меня, - как это делали другие ученики, - звонкими тумаками и заставлять чистить одежду, приносил мне книги (для кандидатов вход в библиотеку был закрыт), выслушивал заученное мной за день. Такое мое рвение эффективно сказалось на вступительных экзаменах. Многие из тех, кто лучше меня знал высказывания Перинана, умел проводить аналогии и красивее писал на приемной комиссии, с треском провалились на экзаменах, - к своему возмущению и к стыду своих родителей. Я и еще четырнадцать кандидатов успешно сдали экзамены и стали учениками Школы. Только тогда я увидел радость на лице своих родителей. Отец, как никогда задумчивый, сказал мне при расставании (отныне я должен был жить только в стенах Школы): "Видимо, сын, ты лучше меня знал, кем тебе быть в жизни..."