Grunedaal
Шрифт:
Вот что рассказывал странный человек.
Но многие, кто его слушал, ему не поверили, называя самозванцем. "Как же ты рассказал нам об этом, - возмущено спрашивали они, - Если поклялся перед магистром ключей и печатей ничего не рассказывать?" Странный человек смутился и через время стал оправдываться, что он совсем не старший писарь. А всю историю ему рассказал секретарь магистра, который, как оказывается, присутствовал при утреннем разговоре, а потом рассказал ему. "Как так?" закричали те, кто знал секретаря, - "Он совсем не тот человек, чтобы тайком подслушивать, спрятавшись за углом или дверями!"
Тут уличенный самозванец стал уверять всех, что секретарь ничего не подслушивал, а лично присутствовал. "Вы же знаете, - говорил раскрасневшийся самозванец, - Магистр ключей и печатей уже стар и в последнее время тяжело болеет. Так секретарь его везде сопровождает и поддерживает под руку." Люди с ним согласились, но многие сильно сомневались в правдивости рассказа.
Но на следующий день тот писарь, о котором уже сложилась масса нелепых слухов и самых разных измышлений, был найден повесившимся в сарае собственного дома. Об этом рассказал всем молочник. Он как всегда по утрам разносил молоко и масло. И когда пришел черед дома старшего писаря, то обнаружил, что дверь дома настежь открыта, а в дверях стоит насмерть перепуганная писарева жена. Она с плачем поведала о смерти мужа. Тут пошел слух, что повесился он неспроста. Видимо, - решили многие из горожан, - он очень опечалился из-за того, что ему старейшины впредь отказали в работе. "Исключили его из писчей палаты, - говорили шепотом люди, - велели никаких денег не выдавать, а самому писарю ждать, когда его вызовут на суд... А может, решили лишить звания горожанина и выслать с позором, тайно, как преступника из города. Ведь его проступок и сам он могли вызвать сложности в отношениях между властями и неизвестным воинством, а старейшины этого хотели избежать... Видимо, было ему, что скрывать и чего бояться: был он как глава делегации прямо повинен в срыве переговоров и занятии города неизвестным воинством. Невежество и трусость его тому причиной..." "А может, - утверждали другие и были в этом уверены, - Он просто бежал, испугавшись большой ответственности и заставил бежать других, а затем решил трусливо выждать подальше от городских стен, когда все само собою образумится. Поэтому делегация ничего не сделала и вовремя в город не вернулась..."
Тут стали припоминать поступок воеводы и он представился людям в новом свете: воевода решил спасти переговоры, а стражников взял с собой, чтобы силой вернуть беглецов назад и предать суду. А из-за того, что он шел вразумить злополучную делегацию с оружием в руках, неизвестное воинство решило, что город настроен совсем немиролюбиво и решилось на насильственные действия. Может быть, неизвестное воинство в город входить совсем не собиралось, а стояло у стен для временного отдыха, и только бессмысленный поступок старшего писаря направил события в новое русло. И вернулся писарь в город не потому, чтобы все правдиво рассказать о случившемся, а для того, чтобы оболгать своих сотоварищей и воеводу. Оболгавши, решил он отсидится дома, в тайне от всех, когда забудут про его поступок и позволят ему снова работать писарем как ни в чем не бывало. Но страх перед пришлыми людьми и перед властями, а еще, может быть, оставшаяся совесть взыграла в нем, он смертельно убоялся и наложил на себя руки...
Ах, как тут стали поносить мертвого писаря! Каждый приписывал ему одно преступление ужаснее другого. И даже возник слух, что из-за писаревой лжи жители заречных селений введены в опасное заблуждение, и теперь поджидают неизвестное воинство с вилами, да косами в руках, - ведь они-то правды не знают! Тут один столяр стал рассказывать всем, что покойный писарь - никакой не писарь, а бездарь и подлец. Он де за взятки получил должность, а работать заставлял младших писарей и учеников, за работу дер в три дорого, брал взятки и воровал казенную бумагу. Накопил он тайные богатства, а вызвался быть главой делегации лишь затем, чтобы продать все городские секреты неизвестному воинству за приличное вознаграждение. Но такую цену заломил, что иноземцы возмутились его наглости и разозлившись, решили взять город силой и без всяких переговоров. За это поплатился невинный воевода и его отряд. И тут лже-писарь думал вынести себе выгоду: разъярившиеся иноземцы вторгнутся в город и предадут его мечу, а там он вернется и заберет награбленное. Но увидев, что город цел и невредим, лже-писарь решил тайно, ночью, вернуться и забрав свои большие сбережения, снова бежать, кинув на произвол судьбы и жену и детей. Вернулся он в город и солгал магистру ключей и печатей, чтобы себя заранее обезопасить от справедливых обвинений. Магистр же мало ему поверил и отослал до суда. Лже-писарь стал распускать слухи, что он де пришел город спасать от опасности и что его простил сам магистр ключей и печатей. Тем временем он так спешил выкопать сокровища в своем погребе, что от спешных усилий и большого страха надорвался и умер...
Разные слухи ходили в городе про старшего писаря и делегацию, и все слухи друг другу противоречили. Похоронили бывшего писаря за городской чертой темной ночью, потому как боялись волнений. Еще боялись вызвать настороженность у неизвестного воинства, потому похоронной команды не было, а были только близкие родственники покойного. Священнослужитель отказался присутствовать при этом, так как на его взгляд это все было не по закону. Убоялся он, что может подумать его паства, что он одобряет или в какой-то мере разделяет возможные преступления покойного писаря. Другой веской причиной было то обстоятельство, что старейшины не давали ему права присутствовать этих странных похоронах и тем более их освящать именем божьим. Старейшины решили объявить покойного преступником, так как он наложил на себя руки, не дожидаясь справедливого суда, а значит, тем самым подтвердил их самые большие подозрения. Было решено лишить его звания гражданина, равно как и членов семьи и родственников, а имущество покойного, имущее сомнительный характер, конфисковать в пользу города.
Спустя некоторое время по смерти старшего писаря в городе начали ходить слухи, обеляющие покойного. Стали говорить, что покойный писарь - был человеком добрым, бескорыстным, мужественным и хорошим работником. И что неудачей делегации воспользовался никто иной как городской казначей - искусный вор и интриган. Он-то и стал распускать дикие и нелепые слухи о старшем писаре, помня, что последний неоднократно был немым свидетелем его тайных хищений и взятничества, но молчал из-за присущей неловкости. Старейшины, обманутые пройдохой-казначеем, уже собирались учинить над бедным писарем несправедливый суд, как тот не выдержал страшных обвинений и наложил на себя руки. Вот что говорили в защиту покойного.
Но когда кто-нибудь начинал выяснять, кто же это говорит, то постоянно оказывалось, что тот или другой - никогда ничего подобного не говорил, и говорить не мог. Сомневающиеся догадывались, что подобные слухи распускают те, кого в свое время чем-то обидел злосчастный казначей. Многие же помалкивали, так как дело это было неясное...
Шло время. Напряжение и обеспокоенность в городе нарастали. Все казалось горожанам имеющим двойной смысл, и всякая вещь стала отбрасывать длинную черную тень. Неизвестное воинство продолжало жить, не уплачивая ни за что. Старейшины, словно испугавшись чего-то, вовсе старались не показываться на людях, предпочитая, иногда, объявлять свою волю через гонцов, - эти решения носили осторожный и маловразумительный характер.
Так было временно запрещено бить в колокол и ходить в колокольню, опасались, что этот шум может быть воспринят пришельцами как сигнал к мятежу. Отныне колокол уже не оповещал жителей о наступлении дня, не созывал их на городские работы, не звал на тушение пожара или в храм на богослужение. Никто не знал теперь о базарных днях или праздниках, - не было уже ни базарных дней, ни праздников в городе.
А вскоре после этого, гонцы от магистра ключей и печатей оповестили всех, что отныне временно запрещается собираться горожанам, не больше, чем втроем. Власти опасались, что неизвестное воинство, совершенное не стремящееся вступать в переговоры с магистратным советом и живущее в городе словно по праву завоевателя, могут воспринять народные сборища как начало какого-либо бунта или возмущения и не преминут использовать силу, а тогда польется кровь. По этим соображениям были запрещены базары, народные гуляния, богослужения в храме. Была закрыта городская школа, что состояла при магистратуре, а учителей временно распустили по домам и строжайше предупредили, чтобы они не занимались учительством на дому и тем не устраивали тайные сборища.
Из большой предосторожности была запечатана оружейная палата, в которую снесли все мало-мальски имеющееся в городе оружие, так как власти опасались, что кто-нибудь из особенно горячих и молодых может по своей глупой дерзости выступить против неизвестного воинства или угрожать ему из бахвальства. Двери оружейной палаты были плотно забиты толстыми досками и всякому горожанину строжайше запрещалось появляться возле палаты, - он теперь мог расцениваться как возможный заговорщик и тайный бунтовщик. Всякая стража отныне отменялась, но пока еще городское имущество охранялось, по привычке, бывшими стражниками людьми теперь грустными, глупо выглядящими без оружия.
Против подобных нововведений выступил открыто только священнослужитель, искренне возмущенный закрытием храма. Тут он стал говорить на людях, что подобные меры - действия непродуманные и даже безбожные, так как разрушают привычный порядок вещей и грозят хаосом всей городской жизни. "И это тогда, кричал рассерженный священнослужитель, пугая прохожих и привлекая к себе уличных собак, - когда всем нам нужно денно и ношно молиться богу и всем святым покровителям, чтобы смирился тайный гнев и ушла несправедливая жестокость из душ пришлых воинов, чтобы направились они в путь, - туда, куда и следовали! А теперь наоборот: неизвестное воинство заподозрит что-то неладное, раз колокол не бьет, а храм закрыт, заподозрит что что-то недоброе готовиться против них - бунт или убийство! И тогда может свершиться кровопролитие! Одумайтесь, пока не поздно, одумайтесь! .." Вот что кричал несчастный священнослужитель на улицах города.