Grunedaal
Шрифт:
Стражник стал успокаивать всех, говоря: "Это их за нами послали! Наши в городе чувствуют себя уверенно и решительно настроены пришлым не уступать, раз сам воевода к нам вышел и с ним всего десяток людей!" Он хотел было сразу же направиться к воеводе и получить разъяснение, но его остановили и урезонили: "Раз он сразу к нам не пошел, значит, наша задача еще не выполнена! Будем дожидаться, когда воевода сам к нам подойдет - тогда мы все и узнаем..." Стражник сопротивлялся и даже заплакал от досады, но его не пустили.
Но пока урезонивали взбунтовавшегося стражника, глашатай заметил что-то странное, и всех окликнул. Они увидели, что к воеводе подошла группа иноземцев, между ними раздались крики и от быстрого движения поднялись клубы пыли. Что-то блеснуло там и послышались громкие крики и неясный шум. Тут вдруг неизвестное
Стало делегации невыносимо страшно: все решили бежать побыстрее от неизвестного воинства, чтобы с ними не приключилось то же, что с отрядом воеводы. "Нельзя нам теперь оставаться," - сказал старший писарь, - "если останемся, возьмут нас в плен и придется властям уступать агрессору. Ведь могут захватчики сказать: открывайте ворота, а то всех пленных поубиваем... Нет, лучше бежать нам!" Первым побежал глашатай, а за ним и остальные.
Сначала они бежали просто в сторону от неизвестного воинства, и, увидев, что за ними никто не гонится, перешли бродом реку и схоронились в камышовых зарослях. Теперь им ничего не было видно. Наступил вечер, а затем и ночь. Никому из беглецов не спалось: было мокро, холодно стоять в воде. Они все время прислушивались к той стороне, где город расположен - не принесет ли ветер звуки боя или дымный запах пожарищ. Но ничего они не увидели и не услышали: было темно и тихо.
Рано утром, когда солнце только показалось, стали они приглядываться к далекому силуэту города. Никакого дыма не обнаружили и шума не услышали. Тогда начался в делегации спор: возвращаться в город или нет? Старший писарь настаивал на возвращении: "Видите город не горит и шума никакого не раздается. Значит, старейшины с неизвестным воинством поладили миром. Так чего нам тут отсиживаться?" С ним спорил глашатай, который кричал: "Это еще ничего не значит, что дым не стелиться! Может, они взяли город малой кровью и теперь там спокойно хозяйничают, так как властям приходится мириться с захватчиками, чтобы не допускать лишнего кровопролития. А если мы вздумаем возвращаться, мы ведь дело свое не выполнили, - нас покарают как пришлые, так и старейшины! И еще не известно, что нам грозит..."
С боязливыми речами согласились все, кроме старшего писаря. И когда он стал настаивать на возвращении, напоминая, что именно его поставили во главе делегации, стражник язвительно заметил: "Какая там делегация? Переговоры сорвали, город захватили, а он все о делегации..." На это старший писарь ничего не смог ответить, только махнул рукой: делайте, мол, сами что хотите. Больше он не спорил, а все отмалчивался. Глашатай решил, что лучше им временно не возвращаться, обождать какое-то время. А пока пойти в одно из заречных селений, где у него живут дальние родственники и там пожить. "Ведь не может же неизвестное воинство вечно в городе сидеть? Вот как уйдет, так мы и вернемся... А может, в селения из города гонцов пришлют и мы все узнаем." "Правильно, - вторил ему подмастерье, - ведь мы не можем без разрешения неизвестного воинства и властей возвращаться в город. Никто нам этого не приказывал." "А может нас обвинили в измене?
– горько спрашивал стражник, Ведь мы провалили переговоры, а затем позорно бежали... Может, нас уже именуют преступниками и лишили нас звания горожан? Чего нам теперь возвращаться? Только позориться..."
Так или иначе, решили они идти в ближайшее из заречных селений, где проживали дальние родственники глашатая. Старший писарь пошел вместе с ними, хоть и был не согласен, так как думал, что лучше всем держаться вместе...
Пришли они в селение, но сельские жители про пришествие неизвестного воинства и завоевание города ничего не слышали, и потому сильно удивились. Поначалу они думали, что это сборщики налогов или торговцы, но когда увидели глашатая, не знали, что и думать. Бывшая делегация рассказала им, что знала и все село пришло в большое волнение. Одни хотели немедленно уходить в леса, боясь, что захватчики придут и разграбят селение, а их поубивают. Другие, а таких было больше, требовали немедленно выдать беглецов пришлым воинам, так как это теперь новая власть, а ей лучше - подчиняться. Только дальние родственники глашатая и их соседи не согласились. "Пусть живут у нас пока, а там будет видно!" - кричали они.
Бывшая делегация испугалась, что их начнут связывать и решила было бежать из селения в лес, но тут все уладилось. Жители селения согласились, чтобы они пожили временно у них и одновременно подождали приказаний из города. Неуютней всех чувствовал себя старший писарь. Если у глашатая в этом селении жила родня, то у него здесь никого не было. И в отличие от стражника и подмастерья, который был еще молод, в городе у него оставалась семья: жена, дети, родственники, имущество, клиенты. Еще он боялся, что дом и имущество его отберут, пока он пережидает в селении, так как теперь он - преступник и изменник. "Нужно обязательно вернуться и там оправдать свои действия. Может, покаяться, повиниться... Но сидеть здесь дальше - дело неразумное", - думал про себя старший писарь, но ничего другим не говорил: он боялся, что его не поддержат, а испугавшись, запрут в амбаре.
Шли дни, а известий из города все не было и не было. Сотоварищи писаря вели себя как ни в чем не бывало: ели, спали, помогали в работах сельским жителям. Те же решили, что все образумилось и нужно ждать дальше, а пока заниматься своими собственными делами. Писарь хотел убедить людей в неосмотрительности, но ему посоветовали не совать нос в чужие дела. С каждым днем писарь тревожился все больше. "Как там жена, как там дети, дом?" беспокоился он и не находил себе места, - "Ведь я служивый человек и нельзя мне тут сидеть, отлынивать от службы. Может, сейчас у городских властей дел невпроворот, и некогда им посылать гонцов, - каждый человек дорог? Ведь они рассчитывают, что мы как люди служивые немедленно вернемся и обо всем случившемся доложим!"
Когда стало ему невмоготу терпеть, сообщил он о своих намерениях своим бывшим сотоварищам. Но те его обругали за поспешные выводы и пригрозили запереть в амбаре, если он все таки осмелиться самовольно вернуться в город. Старший писарь внешне с ними согласился, но про себя решил возвращаться одному, раз другие не хотят. Ночью он тайком вышел из селения и что есть силы побежал к городу. Он надеялся, что власти простят ему дезертирство и уклонение от службы, так он не побоялся вернуться, ни смотря ни на какие обстоятельства. Со слабой надеждой пришел он к городу и увидел, что ворота не заперты, а открыты. Обрадовался старший писарь: видимо, нет никакой опасности, раз ворота не закрыты, а значит, мне бояться нечего и нужно поспешить.
Он нашел город тихим и совершенно безлюдным: ни одна собака не лаяла, не было в окнах домов ни одного огонька. Снова он испугался и побежал к ратуше. Там, пробравшись внутрь здания, стал ждать утра, когда прийдет кто-нибудь из старейшин. Ранним утром в ратушу пришел сам магистр ключей и печатей, словно он ожидал возвращения старшего писаря. Увидев его, он нисколько не удивился, и потребовал разъяснений. Выслушав внимательно трясущегося от страха писаря, магистр ключей и печатей, наказал ему: пока на людях, а в особенности в присутствии неизвестного воинства, не показываться. Потому, что это может вызвать у пришлых неприятные и досадные чувства. "Лучше тебе соблюдать полную осторожность, и сидеть тихо в своем доме, пока мы за тобой не пошлем, - если такая надобность возникнет", - вот что якобы сказал ему магистр ключей и печатей. Но потом, словно чего-то испугавшись, наказал старшему писарю этих слов и самой беседы никому не раскрывать во избежание напрасных слухов и толков. А если старший писарь не сдержит слова и все разболтает, то магистру придется прилюдно солгать: он де никаких бесед с писарем не имел и иметь не мог, так как это противоречит закону совершать всякое дознание прилюдно и коллективно. Прощать его он тоже не мог, - преступник должен быть предан гласному суду. А если спросят его: "где же ты был в это утро, господин магистр?", ему придется ответить, что был он не в ратуше, а в своем доме и болел животом. Это подтвердят его жена, дети, соседи и личный секретарь. С такими словами магистр ключей и печатей отпустил удрученного писаря из ратуши.