Грустный шут
Шрифт:
Услыхав торжествующий вопль таможенника, поднял взлохмаченную голову.
— Ты сё, — закричал он Пикану, — лотку не всял? Купил, а не всял.
— Не понадобится ему твоя лодка, — зловеще ухмыляясь, сказал Красноперов. — Ему теперь за воровство да за лютость цепи понадобятся. Заприте в трюм его!
— Я владыкой сюда послан, — бормотал Пикан, осоловев после сна.
— Здесь я владыка!
Пикана бросили в трюм. Феша кинулась следом.
— А ты куда? Не слыхала, что ль? Свое себе возвращаю.
— Венчана я. И — тяжелая. Не видишь
— Ничо, развенчаем. Родишь кого — возьму в работники. Эй, вы! Несите фляги сюда! Гулять будем!
И два дюжих казака спустили с дощаника фляги.
Таможенник запасы имел немалые, но, увидав костерок, обед запретил:
— Сперва невод киньте! Тут рыбно.
Феша стояла подле дощаника, вслушиваясь в глухие удары, доносившиеся из трюма: это бился Пикан. Силен он, а что сделает? Связан по рукам и ногам. И народу против него вон сколько. Даже Спиря, которого пригревала, не заступился. Эх, люди, люди! Пока вас кормишь — верны. Стоит отлучиться — забыли.
Рыбаки вынули невод. В мотне билось десятка два крупных рыбин.
— С почином! — Открыв флягу, таможенник налил всем по ковшику.
— Теперь я рыпачить стану, — оттеснив мокрого казака, спохватился Тишка. — Семка, котовь тля меня ковсык.
Вцепившись в водило, плюхнулся в омут и с головой ушел под воду.
— Утонет эть, — поопасился широколицый добродушный казак, стоявший на берегу с другим водилом.
— Туда ему и дорога!
Но закричала Феша, заскулили остяцкие ребятишки. Спиря, игравший с ними, оторвал от дощаника лодку, прыгнул в нее и, подплыв к Тишке, выхватил его из воды. На берегу взял за ноги, тряхнул — из ушей, изо рта и носа потекла вода. Прокашлявшись и прочихавшись, Тишка потребовал:
— Наливай ковсык, Семка!
— О-от утроба! — захохотал таможенник. Однако вина налил. — На, жри!
Лес ли дохнул мрачно, солнце ли рассердилось — с ближайшей осинки сорвался лист и полетел и пал в небо легкою тучкой. Вот и еще лист сорвался, и с мать-и-мачехи снялись две черные бабочки. Лес тень бросил. Тень застлала полнеба. Ветер рванул во всю мочь, прогнал прочь нудевшую мошкару. Дохнуло серою сыростью. Трава, только что свежо блестевшая, потускнела, погасли жарки и примолк бойко лепетавший костер. Огонь лизнул казан, спрятался, как душа Фешина, которой стало неуютно в этом мире. Душа не хотела верить, что все хорошее кончилось. «Справедливый бог русский, скажи, в чем я провинилась?»
Бог молчал. Небо супилось. И в промежутках, когда ветер переводил дух, слышалось бормотанье родничка, кряканье убравшейся в кусты утицы.
«Жрут, как свиньи! — брезгливо отворачивалась от орды Семеновой Феша. — Пыхтят, чавкают. А как аккуратно ест Ваня! В бороде ни крошечки, на скатерть пятнышка не посадит».
Из черноты запоклевывал дождик. Облака стянуло в большие тучи, тучи набухли, прижались к земле. Стало сыро и непроглядно. Красноперов, наевшись, залез в шалаш.
— Подь ко мне, — позвал Фешу. — Давно баб не имел.
— Ладно, — не споря, согласилась
Через лаз увидела золотую нить, свесившуюся до самой земли. Потом гром услышала, а следом за первой молнией воссияла другая, третья. Небо, не успевая остынуть, дымилось, грохотало, клубились и рокотали тучи, низвергая на землю тяжелый ливень. Орда, пьяная, под ливнем плясала. Таможенник из шалаша командовал:
— Эй, Кипря! Пляши шибче!
Тишка вместе со всеми пьяно перебирал ногами. Споткнувшись, рухнул в костер.
По лесу ропот прошел, все в ужасе замерло. И небо само на мгновенье затихло. Погасли молнии, да вдруг как полыхнули кровавым пламенем, и отблеск красный разошелся по Иртышу. На землю обрушился грозный удар, взметнул горы воды, взвившиеся под самые тучи. Удар следовал за ударом. Небо метало в людей молнии. Теперь, мнилось Феше, настал тот самый конец света, который недавно приснился. На кедр, свесившийся с обрыва, упал светящийся шар, скрылся в стволе. Кедр на глазах лопнул, из него выбрызнуло слепящее пламя. Дымящимся суком клюнуло высунувшегося из шалаша Красноперова, вышибло из костра угли. Несколько угольков упали на Тишку, лежавшего неподалеку от костра. Зашаяла малица. Еще одна молния ударила в дощаник, расколола, и перепуганная казачья команда, мгновенно протрезвев, опрометью кинулась в чащу.
— Молитесь, нехристи! — громовым голосом прокричал Пикан, выбираясь из трюма. Путы его распались, свисали с воздетых рук черными змеями. — То знак господень! Моли-итесь!
Гроза пролетела и бушевала теперь где-то вдали, за темным и бескрайним лесом. Здесь, над распадком, над Иртышом и над стоявшим на коленях Спирей, Тишкой и двумя ребятишками уже начинало голубеть небо. Солнце еще не показалось, но верхний край тучи уже прошило ровным золотым швом. Земля вольно, во всю грудь вздохнула. Подняли головы ребятишки, Спиря. Тишка пробормотал:
— Спаси, коспоти, Тиску! Спаси, коспоти, Тиску!
Привели в чувство таможенника. Очнувшись, он сплюнул из разодранного рта кровь, накинулся на Пикана:
— Ты, окаянный, беду накликал! Извести меня хотел?
— Поди прочь, ярыга! — брезгливо пихнул его Пикан. — Сам изведешь себя скоро.
— Взять его! — заорал таможенник. Но брать было некому. Казаки разбежались.
— Видишь? — Пикан потряс руками, с которых свисали веревки. — То божий знак. Ты кто против бога?
Взяв Фешу за руку, отправился в лес.
— Я с вами, так-эдак! — схватив ребятишек Тишкиных, затопал следом Спиря.
— Тетки мои! Эй! — заверещал Тишка, побежал за детьми, но что-то вспомнив, вернулся. Подле шалаша валялась свернутая в стручок фляга. Обнюхав ее, Тишка облизал пересохшие губы, побрел за Пиканами.
— Веревки-то как с его спали! — суеверно крестился казак Киприян, единственный из команды посмевший вернуться. — Стало быть, угоден он богу.
Красноперов с ненавистью взглянул на него, скрипнул зубами.