Грузовики «Вольво»
Шрифт:
Дичь, подумал он. Не — ах, бедная птичка. Но — о, еда. Потому что хотя он и любит птиц, но не настолько страдает сентиментальностью, чтоб не употреблять их в пищу, когда сдохнут. Он человек практичный. Приученный скаутскими слетами к рачительности. И умеющий не смешивать два понятия: птица живая и неживая. Первых он изучает, к ним он неравнодушен. Но падаль — это падаль. Сам он птиц не убивает. Это и неприятно, и не встраивается в его систему хозяйствования, но стоит ему встретить птицу, предположительно умершую от естественных причин, как он не раздумывая пускает ее в готовку.
Фон Борринг молча наблюдает за тем, как ест Допплер. Несколько раз взгляды их встречаются, тогда Допплеру становится неловко и он опускает глаза в тарелку. А фон Борринг взгляда не отводит. Скаута непривычной ситуацией не смутишь. Он смотрит себе и смотрит. Наблюдает. Прикидывает. И, как всегда, готов ко всему. Если начнется пожар, он выберется через аварийный выход. Фон Борринг прикидывает, сможет ли он взять этого чужака на руки предписанным на случай возгорания способом и вытащить наружу прежде, чем до них дотянутся языки пламени. Баден-Пауэлл много писал о том, что нет для скаута поступка благороднее, чем спасти человека в мирное время. Отличившихся на войне награждают медалями, но, считал Би-Пи, мужество в мирное время более ценно, чем храбрость на войне. Это логично. Представьте: кругом тишь да гладь, народ занят своими делами, важными или мелкими, и вдруг как гром среди ясного неба — беда. Пока все растеряны и напуганы, кто-то один решительно и быстро приходит на помощь и спасает чью-то жизнь. Конечно же, он заслуживает медали. Не раздумывая совершать мужественные поступки в пылу боя естественно. Человек уже начеку. Другое дело лондонский парк Хемпстед-Хит, где в начале 1900-х годов случилась трагедия, о которой Баден-Пауэлл неоднократно писал потом. Женщина утонула на глазах у огромного скопления людей, и никто из них не вмешался. На все про все у нее ушло полчаса, и у Би-Пи не укладывалось в голове, что англичане позволили этому произойти. Те, кто созерцал трагедию, навсегда, пишет Би-Пи, покрыли себя позором. А фон Борринг всегда готов ко всему, он помнит о бдительности и собственной безопасности. Нет никаких оснований думать, что на этого поедающего обед незнакомца можно полагаться. Если он окажется опасным и кинется на Борринга, тот уже продумал, как отразит нападение. И пусть не надеется, что, раз он сухонький старик, с ним будет легко справиться. Он нанесет Допплеру боксерский удар в живот, повалит его на землю и свяжет простынями.
Допплер ест, фон Борринг смотрит. Сидит и наблюдает, бесстрастный, точно старый индеец. По лицу фон Борринга никто не догадается, о чем он думает.
В старом скауте нет злобы, но трогать его смертельно опасно.
Управившись с едой, Допплер поднимает глаза.
— Спасибо, — говорит он.
Фон Борринг забирает у него поднос и ставит его на ночной столик.
— Теперь расскажи мне все, — говорит он.
— Что — все? — спрашивает Допплер.
— Все как есть, — отвечает фон Борринг. — Я дал приют и кров незнакомому человеку, и если ты хочешь остаться у меня, передохнуть, мне надо знать, кто ты таков. Мне нужна информация о тебе.
— Информация, — эхом откликается Допплер.
— Я хочу знать, кто ты и для чего положил дрозда мне под дверь. Так что ты должен либо уйти, либо открыться мне, — говорит фон Борринг.
Допплер кивает. Что сказать, он в общем-то не знает, но уходить ему не хочется. Во-первых, нога болит, во-вторых, огромный дом старого скаута пришелся ему по душе.
— Меня зовут Допплер, — говорит он.
— Хорошее начало, — кивает фон Борринг. — А меня зовут фон Борринг.
Он первым протягивает руку для пожатия. Оно у него крепкое, надежное, а у Допплера вялое какое-то, безучастное.
— Я норвежец, — продолжает Допплер. — Из Осло. Там у меня были жена, и трое детей, и нормальная правильная жизнь. Но в последний год я как-то изменился. У меня умер отец. Я перестал быть образцово-показательным. Бросил то, чем раньше занимался. Я переселился в лес и завел себя лося, который сейчас, к несчастью, непонятно где. Я скучаю по нему. Он был мне единственным настоящим другом. Сюда мы пришли из Осло пешком. Я не знаю, чего хочу. И чего ищу. Я думал, что Швеция будет совсем не такая, как Норвегия, что здесь все хорошо. Мне кажется, жизнь устроена неправильно. Я не люблю людей. А что люблю — не знаю.