Грязь, пот и слезы
Шрифт:
А мы продолжали подниматься вверх, все выше и выше.
Не успели мы выйти из лагеря 3, как я стал задыхаться в кислородной маске. Казалось, воздух вообще не поступал. Тяжело дыша, я сорвал ее с лица.
Я посмотрел на пузырек манометра – судя по его положению, кислород подавался. Запас тоже был достаточным. Я надел маску и пошел дальше. Через пять минут легче не стало, и я еле шел. Маска меня душила. Я опять остановился и, сдернув ее, стал жадно глотать воздух. Шедший сзади Джеффри тоже встал, тяжело опираясь на ледоруб. У него не было сил поднять голову.
Я снова надел маску, решив ей довериться. Ведь манометр показывал, что аппарат работает, а значит, будет отмеривать мне скудный рацион в размере двух литров кислорода в минуту. Маленький, но постоянный и равномерный поток, которого хватит часов на шесть.
Конечно, два литра в минуту – это лишь жалкая часть объема кислорода, который нам ежеминутно требуется во время трудного подъема по крутому склону с тяжелым грузом на спине.
Но даже этой тонкой струйки кислорода достаточно, чтобы избавиться от гипоксии, поэтому-то люди и тащат на спине запасные баллоны. Я твердил себе, что боль в спине, в ногах и плечах не так важна, как отсутствие кислорода, которое влечет за собой неминуемую смерть.
Вверх по склону тянулась веревка.
Справа от меня до самой вершины Лхоцзе высилась ледяная стена. Слева – такой же ледяной склон круто спускался к Долине Молчания, около четырех тысяч футов ниже.
Теперь, когда я оказался на такой высоте, любая ошибка была чревата гибелью.
Стараясь не смотреть вниз, я сосредоточил взгляд на ледяной стене.
Я стал медленно подниматься, держа направление на высокую скальную гряду, надвое рассекающую склон.
Желтая Лента – это участок скал из песчаника, когда-то бывший дном древнего океана Тетис, после чего за многие тысячелетия движением тектонических плит его вознесло в небо. И вот надо мной в тумане возникала эта желтая гряда.
Я прислонился к холодной скале и стал глубоко дышать, чтобы набрать в легкие побольше кислорода и набраться сил перед подъемом на скальную гряду. Если мы преодолеем Желтую Ленту, то до лагеря 4 останется всего несколько часов.
Зубья кошек дико заскрежетали, когда я вступил на скалу. Им не за что было цепляться, и я неловко скользил по поверхности. Стараясь зацепиться когтями за любую трещинку, я с трудом поднимался вверх.
Когда я оказался по ту сторону Желтой Ленты, передо мной открылся более пологий снежный траверс. В конце его начинались Женевские скалы – могучий скальный контрфорс, что вел к лагерю 4.
Мы неуклонно шли все выше, словно в гипнотическом трансе, почти автоматически отслеживая точность постановки ног на неровную и коварную почву. Я люблю это состояние.
Поднимаясь по Женевским скалам, я видел немного ниже себя Джеффри, а за ним – Грэхема, Алана, Нейла и Майкла. Я шел размеренным темпом и через час оказался как раз под небольшим карнизом. За гребнем меня ожидала зловещая Южная седловина.
Мне очень хотелось увидеть это место, о котором я столько слышал и читал. Самый высокогорный лагерь в мире, на высоте двадцать шесть тысяч футов – в глубине мертвой зоны Эвереста.
Я всегда внутренне вздрагивал, слыша это название. Обычно альпинисты склонны приуменьшать трудности, а здесь поступили совсем иначе, и это меня настораживало.
Отбросив эту мысль, я преодолел несколько последних футов и забрался на самый гребень. Стоя там, я оглянулся вокруг и мог бы поклясться, что передо мной расстилалась панорама почти половины земного шара.
Плотный слой облаков плыл подо мной, скрывая от взгляда нижнюю часть склона. А над облаками до самого горизонта простиралось огромное темно-синее небо.
Приток адреналина влил в меня силы, и я двинулся дальше. Я входил в другой мир.
Южная седловина – это обширное горное плато размером приблизительно с четыре футбольных поля, со следами пребывания всех прежних экспедиций.
Именно здесь в 1996 году, во время страшного урагана, мужчины и женщины отчаянно пытались найти свои палатки. И тела тех несчастных, кому это не удалось, до сих пор лежат здесь, под толстым слоем льда и снега. Тоскливо и грустно было думать, что родственники погибших никогда не смогут посетить их безымянные могилы.
Это плато, затерянное высоко в горах, доступное только самым сильным и мужественным восходителям, внушает зловещий, сверхъестественный ужас. Вертолеты с огромным трудом приземляются даже в базовом лагере, не говоря уже о Южной седловине.
Никакие деньги не в состоянии заманить сюда человека. Он может оказаться на этой высоте только по своей воле. И это было как раз по мне.
Поднялся сильный порывистый ветер, он прорывался сквозь гребень и ожесточенно трепал порванные полотнища рухнувших палаток.
Возникло ощущение, что гора подбадривает меня, повелевает идти дальше.
Часть четвертая
Вера и страх
могут ВОЙТИ
в гавань твою,
Но только ВЕРЕ
ПОЗВОЛЬ
бросить якорь.
Глава 89
Последние четыре тысячи футов пика Эвереста – смертельно опасное место, где человек не в состоянии выжить. В условиях крайнего высокогорья организм буквально отказывается функционировать и погибает. Каждый час, проведенный здесь, жизнь будто дает нам взаймы.
В середине перевала стояли две палатки, одна – сингапурской экспедиции, вторая принадлежала нашему другу из Боливии Бернардо. Обе команды поднялись сюда за день до нас.
Сейчас палатки были пустыми.
Я пытался представить, с какими трудностями сталкиваются сейчас эти группы, которые ушли наверх. Весь Сингапур, затаив дыхание, ждал сообщения о результате их попытки покорить Эверест. Я надеялся, что они сумеют это совершить.
Мы с Бернардо договорились заранее, что он позволит мне воспользоваться его палаткой, пока он будет штурмовать вершину. Поэтому я кое-как забрался в пустующую палатку.