Грязное мамбо, или Потрошители
Шрифт:
Одни клиенты лежат неподвижно, когда их вскрываешь, другие дергаются, извиваясь по полу и ползая по всей комнате. На нашем жаргоне они называются соответственно «мертвой селедкой» и «живым тунцом». Тот парень был где-то посередине между двумя категориями со своими движениями засыпающей форели, зато болтал не закрывая рта в течение всего процесса, даже когда я по всем правилам усыпил его эфиром. Я уколол его торазином, еще раз применил электрошок, но и в бессознательном состоянии этот дурак не перестал лепетать, что виноват, но обязательно все исправит,
Мочевой пузырь был на месте, в целости и сохранности; взявшись за ножницы, я вдруг услышал женский голос, эхом отразившийся от стен. Моя окровавленная рука рефлекторно нырнула в карман куртки и выхватила «кольт», который я всегда носил на боевом взводе; одновременно я развернулся на сто восемьдесят градусов, готовый выстрелить, чтобы защитить себя.
Комната была пуста. Пожав плечами, я вернулся к изъятию и сделал новый надрез, но через секунду глубокий горловой вопль резанул меня по ушам, крик, полный тоски, пронесся с учетверенной скоростью, не меняя низкого тона. Я снова обернулся как ужаленный, с «кольтом» в руке, и снова никого.
Тогда я сосредоточился, махнув рукой на внешние раздражители, и внимательно вгляделся в клиента. Звуки — в смысле голос — исходили из него. Для проверки я полоснул скальпелем по горлу, вызвав кровавый водопад, и успел заметить металлический блеск «Вокома» в гортани. Не «Экспрессор» — эта модель недавно появилась на рынке, а старый «Коммуникатор», не подлежавший апгрейду. Под подошвой что-то треснуло, и я сообразил, что давно переминаюсь на пульте дистанционного управления «Вокома», меняя высоту голоса и пугая самого себя во время работы.
Каким-то образом я активировал режим воспроизведения, чем объяснялось упорное нежелание клиента замолкать: «Воком» работал как магнитофон, воспроизводя запись недавнего разговора. Не зная, как выключить гортань, я заканчивал работу под этот новый саундтрек, включенный на полную громкость.
Когда я уложил мочевой пузырь в пенопластовый контейнер, в котором он отправится обратно к папочке «Кентону», клиент был уже мертв — дыхание остановилось, руки и ноги перестали дергаться, пульс не прощупывался; лишь упрямый «Воком» продолжал болтать.
— Детка, ты же знаешь, как я люблю тебя! — вопил мертвец на полу, пока я шел к дверям. — Вернись! Клянусь, я никогда больше тебя не обижу!
Этими же словами я клялся Мелинде, когда она меня бросила, что никогда ее не огорчу, буду оберегать от боли, мук и лишений, связанных с вечно отсутствующим мужем с невидящим взглядом, хотя прекрасно знал: это обещание из разряда невыполнимых. Я всегда так поступаю с обещаниями: половина мозга отдает команду клясться, другая втихаря хмурит свои лобные доли.
Конечно, тогда я не подозревал, как сильно нарушу свои клятвы Мелинде через двадцать лет. Да и не мог этого предвидеть.
Бонни
Я последовал ее примеру и впился взглядом в улицу внизу. Ничего необычного не заметил, но замер у окна из уважения к ее интуиции. Уличные фонари, кроме одного, были разбиты, темнота затопила район благодаря сознательным местным хулиганам, и тени ползли по тротуару, заслоняя все, что требовалось разглядеть.
— Ты не смотри, — одними губами сказала Бонни, — ты слушай.
Напрягая слух, я пытался мысленно перенестись на улицу внизу. Где-то далеко — тявканье дворняжки. Муж кричит на жену, что если бы она трахалась хоть вполовину так же хорошо, как готовит, он бы чаще ночевал дома. Визг тормозов с перекрестка — машину занесло на повороте.
«Ничего не слышу», — жестом показал я в ответ.
Бонни взяла меня за ухо — пальцы были холодными, словно длинные замороженные палочки впились в мою плоть, — повертела ушную раковину туда-сюда и прошептала:
— У тебя свои, что ли?
Я энергично кивнул.
— О, — негромко посочувствовала она, явно сожалея о моем первобытно-неухоженном состоянии. Сунув руку в карман куртки, Бонни покопалась там — металл звякнул о металл — и вытащила компактные наушники, провод и два кругляша.
Властно повернув мою голову, она притянула меня поближе и надела мне обруч, воткнув наушники поглубже, отрезая любой внешний шум. Слыша лишь собственное преувеличенно громкое дыхание, я кивнул Бонни в ответ на ее кивок. Провод наушников беспомощно повис, шнур питания царапал по полу.
Я покосился на улицу — нет ли там движения? Через несколько секунд слух вернулся, только на этот раз в нем появилась глубина. Диапазон. Звуки, которых я никогда не слышал раньше, просачивались в мозг, наполняя уши гулом. В доме со скандалящими родителями маленький ребенок просил их прекратить ссору, умоляя папу не орать на мамочку; собака вдалеке лаяла на тихо мяукающего котенка.
Скосив глаза, я увидел, что провод от наушников идет вверх и скрывается в слуховом канале Бонни, вставленный плотно, словно змея, заползающая в свою нору. Подавшись ближе, я заметил, что ее ушная раковина немного разошлась, в ней появилось углубление — металлические грани сверкнули в лунном свете, а крышка панели возле барабанной перепонки сдвинулась, открывая гнездо для подключения провода. Из розетки сверкнул логотип корпорации «Воком», вытисненный на золотом листочке.
— У тебя искусственное ухо? — удивился я. Голос прозвучал вдвое громче, чем на самом деле, ударив по моей — вернее, нашей — барабанной перепонке.