Гуарани
Шрифт:
Пери видел, что сеньора страдает, и посмотрел на свои бусы. И он подумал: бусы Араре могут спасти всех.
Если бы ты не помешал мне, к наступлению ночи не осталось бы ни одного живого врага: ни белые, ни индейцы больше бы не подняли на тебя руку.
Семья дона Антонио с величайшим изумлением слушала рассказ индейца. Все понимали, что в руках у него страшное оружие, но не могли постичь, каким образом он воспользовался или собирался воспользоваться этим губительным средством.
— Договаривай все до конца! — сказал дон Антонио. — Каким способом ты собирался уничтожить врага?
— Пери отравил воду, которую пьют белые, и отравил свое тело, которое айморе должны были съесть.
Крик ужаса вырвался у присутствующих, когда они услыхали эти слова, сказанные так спокойно и просто.
Они поняли, сколько высокого самоотречения скрывалось за этим замыслом индейца. Их воображению предстали одна за другой страшные картины, которые должны были сопутствовать осуществлению этого плана.
Полагаясь на действенность туземного яда кураре, который умеют добывать лишь немногие племена, находчивый и беззаветно преданный своим друзьям Пери сообразил, что яд этот может стать средством истребить врагов, какова бы ни была их численность и сила.
Он знал, как действенно смертоносное зелье, которое, умирая, вручил ему отец. Он знал, что достаточно самой маленькой дозы этого тонкого порошка, чтобы за несколько часов умертвить самого крепкого и здорового человека. Именно этим ядом решил он воспользоваться, чтобы принести свою страшную жертву во имя дружбы.
Ему достаточно было двух орехов: одним он отравил воду и все напитки, хранившиеся в галерее; другой оставался при нем до последней минуты, и перед самой казнью индеец его проглотил.
В тот миг, когда Пери закрыл лицо руками и старый касик подумал, что он боится смерти, пленник успел принять этот яд, отравить им себя, чтобы тело его через несколько часов принесло смерть всем этим храбрым и сильным воинам.
Величие этого подвига было не только в героизме и самопожертвовании, но прежде всего в стройности самого замысла, связавшего воедино столько разных событий, скрепившего их все одной волей, дабы привести к неизбежной, неотвратимой развязке.
Вот почему — и это важно — Пери, выходя из дома, был уверен, что все будет так, как оно в действительности и оказалось, если не считать случайности, которой человеку вообще не дано предвидеть.
Нападая на айморе, Пери намеренно пробудил в них жажду мести; надо было показать себя сильным, доблестным, бесстрашным, чтобы дикари видели в нем врага, достойного ненависти. Полагаясь на свою ловкость, на панцирь из змеиной кожи, он рассчитывал, что не даст себя сразу убить и будет в силах довести свое дело до конца. Даже раненный, он все равно успеет коснуться губами яда.
Он не обманулся в своих расчетах: доведя айморе до полного исступления, он сломал свой меч и запросил пощады, и на это ему труднее всего было решиться.
Но так было нужно. Жизнь Сесилии того требовала; хоть судьба до сих пор щадила его, он все же мог быть убит в любую минуту. А Пери непременно хотел попасть в плен и быть принесенным в жертву — на это он рассчитывал, этого он и добился.
Обычай туземцев не убивать противника на войне, а брать в плен, чтобы насладиться потом празднеством отмщения, был на руку Пери и давал ему уверенность в успехе.
Что же касается заключительного акта драмы, то, если бы не вторжение Алваро, все бы осуществилось так, как было задумано.
Согласно древним законам дикого народа айморе в празднестве должно было принимать участие все племя. Молодые женщины едва притрагивались к мясу пленника, воины же смаковали его как изысканное яство, которое становилось для них еще лакомее, оттого что ко всему примешивалось упоение местью; от них не отставали и старухи, прожорливые, как гарпии, которые питались кровью своих жертв.
Словом, Пери не сомневался, что через несколько часов его отравленное тело принесет смерть вкусившим его палачам и что при помощи своего невидимого оружия он один уничтожит целое племя, многочисленное и могущественное.
Можно себе представить, каково было его отчаяние, когда он увидел, что план этот рухнул. Он ослушался своей сеньоры, он все подготовил и ждал развязки. Оставалось только нанести последний удар. И вдруг все переменилось, и он увидел, что дело его, плод столь долгих усилий, погибло!
Но и тогда он еще сопротивлялся, хотел остаться среди айморе, надеясь, что они будут продолжать свое празднество. Однако решение Алваро было столь же бесповоротно, как и его собственное. Пери мог стать причиною гибели всех верных сподвижников дона Антонио и этим предопределить судьбу самого фидалго и всей его семьи.
В первые мгновения, последовавшие за признанием Пери, все присутствующие — бледные, пораженные, охваченные страхом, — смотрели на индейца, отказываясь верить своим ушам. Ужас мешал им как следует уразуметь то, что произошло; их дрожащие губы не в силах были вымолвить ни слова.
Дон Антонио первый пришел в себя. Героический поступок индейца восхищал его, он был потрясен этим страшным и вместе с тем величественным замыслом. Но было одно обстоятельство, которое его встревожило.
Бунтовщикам грозила смерть от яда. Но до какой бы степени падения, до какой бы низости и вероломства ни дошли эти предатели, представления фидалго о чести не позволяли ему учинить над ними такую расправу.
Он имел право наказать их смертью или своим презрением, которое было бы для них тоже своего рода моральной смертью. Однако справедливое возмездие послужило бы примером для других, в то время как месть низводила кару до уровня обыкновенного убийства.
— Беги, Айрес Гомес, — крикнул дон Антонио своему эскудейро, — беги и предупреди этих несчастных, если еще не поздно!
V. ПОРОХОВОЙ ПОГРЕБ
Услыхав этот возглас, Сесилия вздрогнула, — словно пробудившись от сна.