Гуд бай, Берлин!
Шрифт:
Но за целый день больше не произошло ровным счетом ничего. Каждый следующий учитель снова приветствовал Чика в нашем классе, и бедняге приходилось на каждом уроке заново по буквам диктовать свою фамилию, но в остальном все было исключительно спокойно. Спокойно все оставалось и в следующие дни – это было настоящее разочарование. Чик всегда приходил в школу в одной и той же потрепанной рубашке, на уроках никак не проявлял себя, а когда его вызывали, отвечал только «да», «нет» и «не знаю» и никому не мешал. Он ни с кем не подружился и даже не делал попыток с кем-нибудь заговорить. Алкоголем от Чика больше не несло, но все равно вид у него был такой, будто он абсолютно не здесь. Он сидел на задней парте, развалившись и уставившись непонятно куда своими узкими глазками, и было не разобрать, спит он, пьян или его просто разморило.
Примерно раз в неделю
А больше о нем было практически ничего не известно. Но то, что чувак из спецшколы для неговорящих по-немецки перешел в гимназию, звучало уже довольно абсурдно. Да к тому же эти шмотки! Некоторые, правда, защищали Чика и говорили, что на самом деле он далеко не тупой.
– По крайней мере, точно не такой тупой, как Калленбах, – сказал я однажды, потому что сам был из этих некоторых. Впрочем, если честно, сказал я это только потому, что Калленбах как раз стоял рядом, а он меня бесит. Из высказываний Чика вообще было невозможно заключить, тупой он, умный или где-то посредине.
Конечно же, о Чике и его происхождении ходили всякие слухи. Чечня, Сибирь, Москва постоянно мелькали в разговорах. Кевин утверждал, что Чик с братом живут где-то за Хеллерсдорфом в кемпинговом трейлере, а его брат промышляет торговлей оружием. Кто-то другой точно знал, что брат Чика торгует женщинами, что живут они на огромной вилле, что у них сорок комнат, и русская мафия устраивает там оргии. Еще кто-то говорил, что они живут в одной из многоэтажек у озера Мюггельзее. Но, честно сказать, все это была чушь, которую выдумывали только потому, что сам Чик практически ни с кем не разговаривал. Поэтому довольно скоро о нем совершенно забыли. По крайней мере, забыли настолько, насколько забывают о тех, кто всегда ходит в одной и той же старой рубашке и дешевых джинсах и сидит за партой местного придурка. Правда, башмаки, смахивавшие на дохлых крыс, однажды сменились на белые кроссовки «Адидас», и тут же стали говорить, что Чик эти кроссовки где-то недавно спер. Но слухи больше не множились. Ему только придумали это прозвище – Чик, а те, кому оно показалось слишком простым, стали звать его спецшкольником. На этом «русская тема» исчерпала себя. По крайней мере, у нас в классе.
На школьной парковке она еще некоторое время держалась. Там по утрам тусовались старшеклассники, кое у кого уже даже были свои машины. Старшеклассникам этот чувак с монгольской внешностью казался ужасно интересным. По пять раз остававшиеся на второй год бугаи стояли, опершись на открытые водительские дверцы своих машин, чтобы всем сразу было видно, что эти старые корыта принадлежат им, и потешались над Чиком:
– Что, опять нажрался, Иван?
И так каждое утро. Особенно приставал тип на желтом «Форде Фиеста». Я долго не мог понять, в курсе ли вообще Чик, что это они ему кричат и над ним ржут, но однажды он, услышав гогот старшеклассников, остановился. Я в это время как раз пристегивал велосипед и слышал, как эти типы громко спорят о том, впишется ли Чик во входную дверь школы, при том как его штормит. Они так и говорили:
– Глядите, как этого сопляка-монголоида шатает! Офигеть!
Тут Чик остановился, развернулся и двинулся в сторону этих парней. Все они были на голову выше и на несколько лет старше его. Они ухмылялись, наблюдая, как русский пацаненок приближается к ним и – проходит мимо. Чик прямиком направился к тому типу на «форде» – он гоготал громче всех. Подойдя, Чик положил руки на желтую крышу машины и заговорил с наглым бугаем очень тихо, так что никто больше не мог расслышать его слов. Ухмылка медленно сползла с лица этого типа, а Чик развернулся и пошел внутрь школы. С того дня больше никто из старших парней ничего не кричал Чику вслед.
Естественно, эту сцену видел не только я. Потом про Чика снова пошли всякие слухи: мол, его семья – действительно русская мафия, потому что никто не мог представить себе, как бы ему иначе удалось в три фразы приструнить того кретина на «форде». Но, конечно, это все чушь. Россказни про мафию – полный бред. По крайней мере, я так считал.
10
Через две недели после этого происшествия нам объявляли
– Андрей!
Почти никакой реакции. Чик только едва заметно повернул голову, как гангстер в каком-нибудь фильме, когда слышит, что за спиной у него взводят курок.
– Вот твоя работа. Это черт знает что такое, – сказал Штраль и оперся рукой на край парты. – То есть, если вы этого не проходили в твоей старой школе, тебе нужно нас догонять. А ты даже не… даже не попытался. А вот это все, – Штраль раскрыл тетрадку и понизил голос, но его слова все еще можно было разобрать, – все эти глупые картинки… Если вы этого еще не проходили, я сделаю на это скидку, конечно. Пока что мне пришлось поставить тебе единицу, но это, так сказать, в скобках. Я бы посоветовал тебе обратиться к Кевину или Лукасу. Пусть кто-нибудь из них даст тебе свою тетрадь. Надо просмотреть материал последних двух месяцев. Спрашивай, если что-то непонятно. Потому что так, конечно, дальше не пойдет.
Чик кивнул. Кивнул с выражением какого-то невозможно глубокого понимания на лице. А потом кое-что случилось: он брякнулся со стула, прямо под ноги Штралю. Штраль вздрогнул, Патрик и Юлия вскочили со своих мест. Чик, как мертвый, лежал на полу.
Мы всякого могли ожидать от этого странного русского, только не такой экстремальной чувствительности, чтобы падать со стула из-за какой-то единицы по математике. Правда, скоро выяснилось, что это случилось по другой причине: просто Чик все утро ничего не ел, а то, что он недавно общался с алкоголем, было очевидно. В школьном секретариате Чик наблевал полную раковину, и его с сопровождением отослали домой.
После этого происшествия к Чику особо лучше относиться не стали. Что там были за «глупые картинки», которые он сдал вместо контрольной по математике, так и осталось неизвестным, а кто получил тогда пятерку – я не помню. А вот лицо Штраля в тот момент, когда Чик рухнул ему под ноги, я прекрасно запомнил. Это было – да.
Но самое странное в этой истории было вовсе не то, что Чик рухнул со стула, и не то, что он получил единицу, а то, что спустя три недели он написал математику на четверку. А потом снова на двойку. А потом снова на четверку. У Штраля от этого чуть нервный срыв не случился. Он говорил что-то про «хорошо освоенный материал» и про то, что «теперь главное не сбавлять темпа», хотя даже слепому было понятно, что четверки у Чика бывают совсем не потому, что он усердно нагонял материал. Дело было только в том, что иногда он бывал пьяный, а иногда нет.
Конечно, это потихоньку стало доходить и до учителей, несколько раз ему делали строгое внушение и отправляли домой. С ним проводили еще какие-то секретные беседы, но больше школа особо ничего не предпринимала. С одной стороны, потому что у Чика тяжелая судьба и все такое, а с другой – потому что после этого международного мониторинга качества школьного образования все изо всех сил старались доказать, что в немецкой гимназии царит полное равноправие и к асоциальным пьющим русским относятся не хуже, чем к остальным. В общем, Чика особо не наказывали, а через некоторое время все более-менее улеглось. Хотя никто так и не знал, что там с ним происходит, проблем с большинством предметов у него теперь не было. Мятную жвачку на уроках он жевал все реже и никому не мешал. Если бы у него все-таки время от времени не случалось алкофаз, наверное, все бы и забыли, что он вообще есть у нас в классе.