Гуманитарная помощь

Куклин Лев

А это что такое?! К стенке коробки скромненько и незаметно прижались два плоских продолговатых пакетика в прозрачной пленке-упаковке, разделённых каждый на два отдельных одинаковых «отсека». Пока мать, как всякая женщина, с увлечением разворачивала плитку шоколада, шурша фольгой, я – повинуясь какому-то непонятному тайному побуждению – быстро и цепко схватил оба непонятных пакетика и спрятал их в карман брюк: мол, потом рассмотрю внимательнее.

А мама, отщипнув кусочек от плитки, удивлённо сказала: «Какой странный вкус! И сладкий, и горький, всё вместе!» Она разломила плитку пополам, и щедро протянула плитку мне:

«На, порадуйся! Да не съедай всё сразу, растяни на пару деньков. А серебряную бумагу я спрячу: мы потом к Новому году из неё ёлочные игрушки смастерим! А тушёнку мы в воскресенье откроем, я приготовлю жаркое с картошкой. Вот будет вкуснятина!».

Я внимательно разглядывал тяжёленькую банку, жесть которой была не белой, а золотистой, и прямо по ней шло множество всяких надписей, – как я предположил, по-американски… В школе мы проходили (не учили, а именно – проходили, в основном – мимо… Да и в самом-то деле: кому хотелось учить «фашистский» язык?!) немецкий, так что смысл надписей от меня, конечно, ускользал.

И только два слова: «СВИНАЯ ТУШЕНКА» выделялись своими черными крупными русскими буквами. Хотя второе слово было написано с забавной, на мой взгляд, ошибкой: вместо буквы «У» стоял математический знак «игрек» – «Y».

Пока я вертел невскрытую банку, мне припомнился и вкус, и в особенности – запах. Да, пряный и сытный запах этих консервов был мне немного знаком по пионерлагерю, где порою в почти ежедневных макаронах вдруг обнаруживалась жалкая лужица мясной подливки с плавающими в ней волоконцами мяса и двумя-тремя горошинами чёрного перца.

А вот запах…запах свиной тушёнки словно бы проникал сквозь запаянную банку, – значит, в каких-то кладовых моей памяти он застрял прочно!

…Забравшись в наш секретный закуток между тыном и задней стеной сарая-дровяника, поросший защитной крапивой выше меня ростом, – я надорвал один из заначенных пакетиков. В нем лежало нечто похожее по материалу на воздушный шарик из полузабытого предвоенного детства, только не синий, красный или зелёный, а белый, и не сморщенная, сдутая резиновая тряпочка. Оба загадочные изделия были свёрнуты в аккуратные колечки, присыпанные каким-то пахучим белым порошком…

М-да… Ничего не попишешь: мне требовалась квалифицированная консультация.

На роль всезнающего эксперта у меня не было никакой другой кандидатуры, кроме Володьки Назарова.

О, Володька Назаров – это особая песня!

Это был рослый и тощий, – как говорили в моих краях – «прогонистый» парень, на два года старше меня, и два года назад бросивший школу, по-видимому, при чувстве обоюдного облегчения… Но мы с ним были соседями и – соответственно дипломатическому протоколу – сохраняли добрососедские отношения. Он примыкал к взрослой, весьма сомнительного поведения компании, и мы, школяры, скрывая тщеславие, тем не менее, гордились своим знакомством, так или иначе связанным с недосягаемым «высшим светом»…

Глухо поговаривали, что его компания регулярно «чистит» на станции вагоны с ценными грузами, получая загадочными, таинственными путями соответствующую информацию об их содержимом.

При ближайшем свидании я показал ему свою находку.

– Ну, ты даёшь! – цикнул он сквозь замечательную переднюю фиксу. – Это же гондон американский. Где взял?

– Из мамкиной посылки… – честно признался я.

– А что, – твоя мамка

ещё по мужикам ходит? – удивился Володька. – Она же старая уже!

Как я быстро подсчитал, моей матери было всего тридцать шесть лет, но я не знал и никак не мог сообразить, – много это или мало, и на всякий случай сказал:

– Она же мне не докладывает…

– Хе-хе-хе… – цинично хохотнул Вододька. – Грехи наши тяжкие! Не согрешишь – не покаешься. А эта… штучка эта… для бабьего греха самая удобная вещь. Никогда не залетишь.

– Куда? – глупо спросил я, демонстрируя крайнюю степень невежества.

– Да не забеременеешь, понял, балда ты стоеросовая!

– Как это?!

– А вот так…

И Володька довольно толково и доходчиво, правда, – на пальцах, а не на личном, так сказать, манекене, объяснил способ употребления загадочного резинового колечка…

Я доверительно объяснил своему инструктору, что мне обязательно нужно вернуть… это самое… этот гондон на место, а то мать заметит…

Володька понятливо кивнул:

– Об чём речь! Вещь дорогая, в хозяйстве пригодится! У меня таких навалом! А то мог бы и сам… ха-ха-ха! – примерить! – хохотнул он, довольный шуткой, шикарно сплюнув в пыль, так, что плевок прокатился быстрым шариком и застыл, припудренный тонкодисперсной смесью.

Сегодняшнего расхожего и повсеместно привычного термина «контрацептив» на тогдашних российских просторах не знал и не ведал никто. Слово же «презерватив» считалось чуть ли не матерным, и немногие женщины могли его произнести, не покраснев… А вот лихое слово «гондон», – почти неискажённое латинское «кондом», надо же! – в мужских компаниях употреблялось исключительно как знак причастности к высоким сексуальным тайнам… И даже – утехам!

Замечание опытного Володьки Назарова о возможности личной примерки и соображения о технической безопасности… гм… данного изделия для участников конечно же не прошли мимо моего сознания. И вечером я, конечно, как можно понятней разъяснил новые возможности Надежде, торопясь и размахивая руками.

– А ты примерь… – вдруг прищурила один глаз моя верная партнёрша. И видя, что я замешкался, откинулась на кровать. – Натяни, ну… Я посмотрю.

Я неловко и неуклюже – в первый раз, всё-таки! – надел прохладное колечко и раскатал тонкую резину на своем подопытном орудии, которое Надя, как подлинная ассистентка, помогла привести в надлежащее экспериментальное состояние.

– Эк ведь, какая ладная штука! – удивилась она. – И почти впору. А не лопнет, не порвётся? – и подозрительно взглянула на моё покрасневшее от упражнений лицо.

– Ну… – ответил я. – Прочней резины на рогатке!

– Вот раздольице-то! – выпалила Надежда и, закинув руки за голову выгнулась и потянулась так, что хрустнули позвонки. – Спробуем?!

…В те годы я не слыхал лихого флотского оскорбления: «Гондон ты штопаный!" А если бы и услышал – пропустил мимо ушей. Потому как я свой… гм… защитный костюмчик не штопал. От известного животного – енота-полоскуна я отличался тем, что тот енот полоскал рыбу перед тем, как её съесть, а я… извините за подробность! – полоскал свой использованный резиновый чехольчик после. Выворачивал наизнанку, тщательно мыл, полоскал, освобождая от липкого содержимого, и снова скатывал в аккуратное колечко… Сколько же контактов выдержало это заморское изделие?