Гуманная мизантропия
Шрифт:
А еще можно поделить эпохи: когда книги, образно выражаясь, жгут, и когда на них, образно выражаясь, ссут. Как правило, одно действие напрочь исключает другое. Вот в СССР, условно говоря, «книгу жгли», но ни в коем случае не «ссали». А сейчас снова «ссым».
Сколько можно спрашивать «а вы за диктатуру?», «а вы за революцию?», «а вы за порядок?». И вот уже люди разбегаются по разные баррикады слова. Как будто однослово чего-то значит. Как будто бывает «диктатура вообще», «революция вообще» и прочее. Как будто нет содержания, нет различия. Ладно, если делятся пацаны семи лет, играя в войнушку. Но
Путаница с понятиями, вот, например, пацан — это что такое? Какой там, грубо говоря, эйдос, какой пацан записан в идее пацанства? Это маргинал, сидящий в трико на лавке, сшибающий на технарь и крепленое пиво? Или это парень в навороченном джипе? Или тут идея в синтезе, и ближе всего к сути окажется чел на джипе — в трико и с крепленым пивом? Какое-то метаклассовый тип. Мог бы добавить, поддавшись метаклассовому чутью — «доминирующий тип эстетической ублюдочности в РФ». Мог бы не поддаться и не добавить.
«Золотую молодежь» не любят. Не столь за внешнее золото, сколь за несоответствие оному, за нутро. За всякую шнягу, которая дисгармонирует. «Шампанское за сто евро, а сам хамло и дурак». А чего шняга-то? По типу это не столь «юные карьеристы», сколько «дети родителей». А родители — они как? Хотят скорее, чтобы «детям было хорошо», а не чтобы «дети были хорошими». Всегда приоритеты такие. Но бывают эпохи, когда первое вытекает из второго, и тогда элитных детей — элитно же и строят, а бывает, что не бывает… Тут родитель судит по себе. Элитарий нашего времени — это человек, прочно сидящий на заднице, как минимум, последние десять лет. Как максимум — последние 30–40. Его не сдвинуть. Стратификация высока, вертикальность мобильность низка, особенно в ядре элит, там, где «номенклатура». Он может завороваться, оскотиниться, забухать, залаять — не подсидят. Система так собрана, что великие задницы должны занимать великие кресла десятилетиями. Застой, гримированный под нестабильность. Ну и потомство воспитывают, из того исходя. Поэтому «золотая молодежь» в сегодняшней РФ — так себе, выражаясь мягко. Наследная аристократия периода тихого имперского загибона, какой она бывает обычно? Исключения приключается, но мы сейчас про тип.
«Советский период был антисистемой» — это старо. Особые патриоты сейчас говорят, что антисистемно в России все, начиная с Петра. Другие националисты их поправляют — с Московского царства. Кто-то и их поправит — с принятия христианства. На мой-то вкус самая подлая антисистема сейчас — вот эти «патриоты» и есть. Антисистемнее демократов, да. Просто интересно, докуда дойдет теория. Может быть, антисистема началась, когда первая обезьяна взяла в руки палку? Или на первый день творения, а?
Набокову некогда отказали от кафедры с филологии, за него просили «он же большой писатель!», получили в ответ «слон тоже большое животное, но мы же не зовем его на кафедру зоологии». Иногда же наоборот, хочется вылезти и немного побегать слоником по лужайке… Политология, говорили мне, редкая гуманитарная дисциплина. Ибо состоявшийся политолог неизбежно элемент того поля, про которое его «логия». А его «логия», если не топить дело в конспирологии и банальности, теория принятия больших решений, теория мест решения и теория принимающих, т. е. элит. Можно коротко — «теория элит». Политолог изучает элиты, совмещая в себе общее слоноведение и личный слоногенез. «Будешь про них читать, будешь как вон тот слоник». Выписанная лента Мебиуса — чуйкой чуется. В какой-то год, не помню какой, статистика по МГУ — на политологию конкурс в 12 раз больше, нежели на философию. Хотя философия интереснее, она снимает, чисто гегелевски, любую политологию, но… чуйка тонко и тупо ведет поколение к потенциальным слоногенезам.
Глава 2
Нечаянная антропология
Подчас «творчески настроенные молодые люди» (гнусное на вкус словосочетание) годам к 30 ударяются в «карьеризм» вместо «нонконформизма» лишь оттого, что реальность, создаваемая имманентным циркулированием желания, уже не канает. Водка не вставляет как раньше, книжки скучно читать, все места уже знакомы, в Шамбалу не берут, а куда берут — везде насмотрелся: скучные люди по сотому разу гоняют одно и то же… И чего делать? От безысходности начинаешь «заниматься делом».
Если «нечего сказать», просто проблематизируешь ситуацию, в которой это «нечего» возможно — делаешь содержанием высказывания рефлексию условий его невозможности: и говорить можно бесконечно. При условии, что тебе в принципе — может нравиться мышление как процесс…
Кто-то сказал, что самое глупое стремление — показаться умным, самое подлое — казаться порядочным, самое слабое — казаться сильным. Хрен знает, может, я сам сказал. Иногда мне кажется, что во фразе — какое-то скрытое противоречие… А иногда не кажется…
В больших подонках как-то завораживает масштаб. А вот кому хочется устроить персональный ГУЛАГ и Освенцим — так это гадящим по мелочи, ворующим по копейке, глумящимся с разрешения, «критически настроенным» дуракам.
Сия антропология рождена за пять лет преподавательства (на материале студенчества). Но могла быть рождена где угодно. На материале, например, политиков.
Первая стадия — дурак. Дурак, в отличие от профана, от незнающего, может чего-то знать, может быть в «курсе» и в «материале». Дурак — не знающий пределов своего знания. Несущий себя за предел своей компетенции. Дурак может быть очень логичен. Чем дурак логичнее, а также чем информированнее — тем опаснее. Техника усиляет вектор. Все равно что пьяный с машиной опаснее пьяного с самокатом.
Вторая стадия — хам. Дурак может быть вполне замечательным человеком. Иногда студенты подходили перед семестром: «Ну вы же понимаете, что мы тупые?». Не судите, мол… В таком случае они, правда, уже не совсем тупые… Хам — дурак, настаивающий на своей глупости и социальном утверждении с ней. А поскольку в нормальной конкуренции ему сложно, он торжествует путем разрушения чужой сложности.
Третья — подонок. Хам — рискует. Обычно он идет один на один, или в ситуации группа на группу с неявным исходом. Может, и получит свое. А может, и огребет. Подонок — не рискует. Все различие. А так он тоже самое.
Чего я такой злобный? Когда пишу? Меня спрашивали…
В более оптимистичной ситуации мыслить и писать было бы попросту незачем.
Живи себе и радуйся.
Вообще, вымутить содержательный текст из зла — много проще, чем из добра. Эту мысль любят долдонить сторонники «позитивной журналистики». И они ее подтверждают. Ибо, как правило, пишут лживо и просто плохо.
У Жака Лакана: «Желание есть не стремление к удовлетворению, и не требование любви, а вычитание первого из второго…». С некоторой потерей смысла, но в простоте: мы хотим, чтобы нас хотели. И это, если ботать по дискурсу, называется желанием.